- Наоборот, вы очень кстати, - отозвался тот, выкатываясь на коврике из своего укрытия и делая широкий приглашающий жест.

    Тося очень надеялась узнать от обгорельца хоть что-нибудь о своем пропавшем муже. Девушка понимала, что у бедняги амнезия, но надеялась, что именно ей удастся разбудить его уснувшую память. После дежурного обмена любезностями и вопросов о самочувствии Тося решительно повернула разговор в нужное русло:

    - Мы с мужем тоже бывали в Турции. Один раз. - Девушка глубокомысленно помолчала. - А вы ее, наверное, очень любили?

    - Турцию? Думаю, да, - покивал головой собеседник. - Человеку свойственно любить то место, где он родился.

    - Да я не об этом, - смутилась Тося. - Я о той девушке, которую вам непременно нужно спасти.

    - О… Знаете, человеколюбие еще не есть любвеобилие, - рассеянно изрек обгорелец, с интересом наблюдая за тем, как заливается румянцем его гостья, стоит лишь им встретиться взглядами.

    - А может, она для вас ничего не значила? У вас, наверное, был целый гарем?

    - Гарем? Не могу вам сказать, - покачал головой пациент.

    - Почему же, это секрет?

    - Нет, просто я ничего не помню.

    Тося помолчала, сосредоточиваясь для следующего вопроса:

    - Ну а моего мужа вы там не встречали?

    - Где? В моем гареме? - напрягся собеседник.

    - Нет, в Турции!

    - А… Не могу знать. Караван моей памяти ушел слишком далеко, и пески пустыни засыпали его следы.

    …Сидя под крышей северной башни, мэтр Птенчиков маялся от безделья. На условия содержания жаловаться не приходилось: обращались с ним вежливо, в обед вкусно накормили, на полдник пополнили запас фиников в вазе, и даже кошелек с деньгами до сих пор так и не отобрали. Правда, на душе от этого легче не становилось.

    Усиливало тревогу Ивана и странное поведение друзей. Каждый раз, когда он вызывал на связь Варю, та принималась подробно и занудно описывать состояние поясницы почтенного ашджи-баши, Егор же с подозрительной деловитостью жаловался, что засыпает в своей кладовке от скуки. Сами ребята побеседовать с мэтром не стремились, и в конце концов он на них даже обиделся.

    Большую часть времени Иван протоптался, стоя на резном столике и с тоской оглядывая окрестности через узкое оконце под потолком. Весьма скрасили его досуг наблюдения за доставкой на территорию гарема месячного запаса дров. Из досье Сапожкова он помнил, что дрова привозят из лесов по берегам Черного моря огромные торговые суда султана - карамуссалы. Для казны это не так разорительно, как могло бы показаться - весь труд приходится на долю рабов. Иван с интересом разглядывал наряд зюлюфлы-балтаджилеров, собирающихся нести дрова в гарем: с их высоких головных уборов свисали фальшивые «локоны целомудрия», мешающие увидеть что-либо дальше собственного носа.

    Когда Варя Сыроежкина по каналу телепатической связи попросила его сесть и по возможности не терять самообладания, Иван чуть не рухнул со своего резного столика, но все же нашел в себе силы выслушать ее, почти не перебивая. Мэтра глубоко тронула самоотверженность ученицы, устремившейся к нему на помощь, невзирая на строжайший запрет, и возмутило присутствие в Стамбуле Соньки. Вот вездесущая стерва! То царица, то богиня, то султан-валиде… Сколько можно по разным эпохам воду мутить? Варя, как обычно, встала на защиту подруги, но переубедить учителя не смогла.

    В ожидании обещанного освобождения Птенчиков лежал на диване и обдумывал полученную от ребят информацию. Его преследовало странное чувство: вроде в объяснениях Соньки все было гладко и логично, но что-то неуловимо нарушало гармонию картины.