Конопатый Ондрейка-коваль замахнулся подобранным булыжником.

    – Не-е-ет!

    Княгиня уже была рядом с псом и его добычей. Упав на колени, она обеими руками вцепилась в кожаный ошейник, оттаскивая упирающегося Трисмегиста прочь, и камень, пущенный сильной рукой, угодил женщине в лицо.

    Распоров щеку до кости.

    Конопатый довольно оскалился, – око за око! – дернул ноздрями, словно почуяв запах крови, и поднял еще камень.

    – Бей! – слитно выдохнула за его спиной толпа, готовая в любую минуту сорваться с места.

    Забыв о том, что двустволка заряжена патронами с дробью, не помня себя, не видя ничего, кроме дикой, окровавленной маски, какой стало лицо Княгини, Федор вскинул ружье.

    И стволы сами, будто живые, нащупали конопатого верзилу.

    Дробь шарахнула по толпе, вынудив людей с криками податься назад. Упругая пружина сжалась, под напором боли и страха, чтобы в любую секунду рвануться, выпрямляясь, сплющивая все на своем пути.

    Но Федьке сейчас было не до того.

    – Лови!

    Двустволка упала в Акулькины ловкие, несмотря на беременность, руки; россыпь патронов гулко раскатилась по подоконнику, каплями ливня простучала по паркету – а Федор уже ухватился за раму.

    Дважды за сегодняшний безумный день (день? ночь?! сутки прочь!..) он прыгал со второго этажа в сад. Второй раз получился куда неудачней первого: приземлившись на перила веранды, Федька соскользнул, больно ударившись боком сперва о сами перила, а потом и о землю. Плевать! неважно! на коленях, на четвереньках, по-собачьи он кинулся вперед, туда, где рычал дог, орал мальчишка и плакала кровью раненая Княгиня.

    Они успели одновременно: Федор Сохач и полковник Джандиери.

    Двое.

    Успели.

    – В дом! неси ее в дом! – и уже, вслед, когда Федька, хрипло вскрикнув от дикой рези в боку, подхватил женщину на руки:

    – Головой ответишь! головой!..

    Княгиня на руках была легче пушинки. "Мама! словно маму!.." – вспыхнуло фейерверком и сразу погасло, сменившись угарным, душным шепотком проклятого Духа Закона: "Словно себя! себя самого! себя несешь, мальчик!.." За спиной охнули ворота, сдержав первый натиск и сдаваясь под вторым; надрывно лязгнула цепь, вторя воплю засова; брошенный вдогон камень растерянно просвистел у виска, затем горсть глиняных окатышей ударила в спину. "Пусти! – жарко всхлипнула Княгиня, дергаясь попавшей на крючок рыбой. – Пусти! я сама!.."; Федор еще плотнее охватил ее руками, не позволяя вырваться, взбежал на веранду, и там Княгиня все-таки вырвалась.

    Упала на колени, ладонью зажимая рассеченную щеку.

    Пальцы женщины шевелились багровыми червями.

    – Братец-князь! – взвился над ревом толпы фальцет юродивого. – Братец-князь!.. а-а! братец, не обижай, не трожь свет-Прокопьюшку!.. а-а!..

    Крик смялся, захлебнулся, превращаясь в невнятное, смешное бульканье.

    – Блаженного! блаженного убили! люди, да шо ж мы?!

    – Черт кавказский!

    – Душегубец!

    – Н-на!

    – Ондрейка! люди, он Ондрейку посек! людоньки!

    – Бей сатану!

    Федор еще успел поймать прощальный взгляд Джандиери, брошенный князем через плечо, сразу после того, как шашка, еще мокрая от крови юрода, с хрустом разрубила конопатого Ондрейку от ключицы до пояса.