А хозяин продолжал убивать.

    Не видя, что вместо людей его окружают призраки.

    Без ума от счастья боя.

    Рубила шашка. Полосовала воздух, полный диких видений. Наотмашь бил револьвер. Хохот раздирал глотку господина полковника, вырываясь наружу чудовищным клекотом. Мундир лопнул подмышками, кисти с кушака давно были оторваны и затоптаны в грязь; Джандиери не чувствовал боли, не замечал ран – для него бой продолжался.

    – Пекельник!

    – Ой, нечиста сила! Митька, дурный хлопец! быстро к мамке!

    – Батюшка! укроти сатану!

    – Отче наш, иже еси…

    …Я топтал точило один…

    Упал господин полковник.

    На колени.

    Встал.

    Сейчас опять упадет.

    * * *

    Через много, много лет, на двадцать первой странице сборника стихов "Корни паутины", некий "кумир на час", как несправедливо назовут его критики, опубликует после долгих колебаний:

    – Разрешите прикурить?

    Извините, не курю.

    Что об этом говорить? -

    Даже я не говорю.

    А ведь так хотелось жить,

    Даже если вдруг бросали,

    Даже если не спасали,

    Все равно хотелось жить,

    Все равно хотелось драться

    За глоток, за каждый шаг…

    Если в сути разобраться -

    Жизнь отменно хороша.

    – Разрешите прикурить?

    Извините, докурил.

    Если б можно повторить,

    Я бы снова повторил.

    Я бы начал все сначала,

    Я бы снова повторил,

    Чтобы жизнь опять помчала

    По ступенькам без перил,

    Снова падать, подниматься,

    От ударов чуть дыша…

    Если в сути разобраться -

    Жизнь отменно хороша…

    Критикам никогда не узнать, что автор "Корней паутины", записывая эти слова беглым, летящим почерком, видел рыжую девчонку-осень, склонившуюся над яркой, праздничной лазурью мундира, видел рыжие, как осенние листья, усы щеточкой, безумную улыбку на губах, видел руку с кривой шашкой, сильные пальцы, намертво впившиеся в рукоять; и кулак в груди мало-помалу разжимался, хрустя суставами.

    * * *

    …сорвалась птица с Федькиных рук.

    Прочь порхнула.

    Встала над лежащим полковником дикая баба. Лицо в крови, платье разорвано. Страшная – сил нет. Красивая – дух захватывает.

    Вот ты и задохнулся, Федька Сохач.

    Ком в горле.

    – Шалва-а-а!.. ах, Шалва…

    Удивился Федор самому себе. Впору волком выть, на людей кидаться (раньше надо было!.. раньше…); впору душу кастетом вокруг кулака обмотать – а не выходит. Легкая вдруг душа стала, не быть ей свинчаткой. С чего бы? Смотрит Федор, видит, понимает: с чего. Нет больше здесь полковника-"Варвара", в чьем присутствии маг не маг, а грош ломаный.