Ты в темноте ощупал стены, дверь. Стены – из бревен, не своротишь. А вот дверь… Хоть и крепкая, но против Федьки может и не устоять. Ежели вдвоем навалиться…

    Молоток стих, послышались удаляющиеся шаги. Что, уходят?! Вас без надзора оставляют?! Неужто так колдовства боятся?! Нет, остановились…

    Они говорили тихо, надеясь, что вы не услышите – но кое-что все же разобрать удалось:

    – …в избе… следи… не подходи близко, мало ли… мажье семя… стреляй, ежли што… а я говорю – стреляй!..

    Значит, овин будут держать на прицеле издалека, скорее всего, с двух сторон, и чуть что – стрелять. Вышибешь дверь – огребешь пулю. Силантий белку в глаз бьет. Небось, твой-то глаз покрупнее беличьего…

    Голоса смолкли.

    Прислушивавшаяся вместе с тобой Княгиня тряхнула головой.

    – Ну, здравствуй, Друц. А я-то предостеречь тебя хотела. И вот сама… – она не договорила, обернулась к Федьке Сохачу:

    – Давай руки, герой. Развяжу.

    В углу тихо всхлипывала Акулька, трезвея с каждой секундой.

    XVIII. РАШКА-КНЯГИНЯ или УХОДЯ – УХОДИ

    Впереди шли поющие, позади играющие на орудиях,

    а посредине девы с тимпанами…

    Псалтирь, псалом, 67

    – …да, – наконец бросил Друц, запуская обе ладони в соль с перцем, в кудри свои буйные, отросшие на воле куда шибче твоих. Словно выдрать их с корнем решил, баро. – Да, Княгиня. Неладные дела. Ходи, чалый, ходи в поле, умер твой хозяин…

    И уставился на тебя в упор.

    Еще слов ждал? Нет, Валет, не будет больше слов, все сказала, что знаю. Про Мордвинск, про поезд в ад, про игры княжеские, полуполковничьи, облавные… «Варварские». Про искалеченное тело на мраморном столе. Все сказано, тихо, коротко, вполголоса, хотя и подслушивать некому да незачем: Акулька все скулит, тянет ниточку, ей не до нас, а Федюньша-убивец как выпятился в темноту, так и не шелохнулся по сей час.

    Грех замаливает?.. вряд ли.

    – Федор! Эй, Федор! А вас-то с Филатом… с покойным Филатом, прими, Господи, душу его! – вас-то какого рожна сюда принесло?

    Молчит.

    Не отвечает.

    – Слышишь или нет?

    – Слышу, – губы Сохача даже не шевельнулись. Так, родилось прямо из могучей груди, случайным сквозняком.

    – А раз слышишь, значит, отвечай!

    – Я телегу на купцово подворье загнал. Стал кобылу распрягать, ан тут Филька… по улице. Песни орет. А за ним женка евойная, Палажка. Тоже, значит, орет, а чего орет – не разберешь…

    Слова лились ровным потоком, гулко падая во мрак.

    Разговорчивым стал, Федюньша?.. выходит, что стал.

    За всю жизнь выговориться.

    – Он погнал ее, Палажку-то. Колом. А опосля мне кричит: давай, мол, по маленькой? Не-а, говорю, я лучше домой пойду. Он тогда и спрашивает: Акульку не видал? вишь, зараза моя бранится – девка удрала! Хрена тебе, говорю, удрала! Я твою девку на взгорке видел, за селом. Она еще следом за Тимохой с бабами увязалась, в лес… Он аж побелел. Затрясся, давай на мне армяк рвать. Бегим, мол, спасать дуру надоть! бегим, Федюха, друг любезный, без тебя не управлюсь! Ну, я и побег…

    – Тятя… тятенька… – тоненьким подголоском вплелся Акулькин плач.