|
Потом перенес вторую ногу и стал на пружинящей пустоте – на том, что казалось пустотой. Сунув пистолет в кобуру, он прошел еще через два пузыря, которые смыкались за ним, но пропускали воздух, и вступил в «Зал Совета». Подойдя к невесомым на вид стульям, он увидел, что ошибался. На одном из пустых сидений лежала очень тонкая выпуклая линза. Бёртон поднял ее и узнал фасеточный «глаз» предполагаемого главы Совета, Танабура. Это было не украшение и не искусственный глаз, как считал Бёртон тогда. Просто линза, сквозь которую можно смотреть, жирная на ощупь. Это, должно быть, смазка, чтобы не раздражалось глазное яблоко. Бёртон с некоторым трудом и брезгливостью вставил линзу под веко. В левом глазу сразу помутнело, и Бёртон прикрыл правый. – 0 о о хх! Он поспешил открыть правый глаз. Он только что плавал в космосе, во тьме, где сияли отдаленные звезды и газовые туманности, где угадывался, хотя и не ощущался напрямую, великий холод. Но Бёртон знал, что он здесь не один. Он чувствовал вокруг присутствие бесчисленных душ – их были триллионы, если не больше. Потом он устремился к солнцу, растущему ему навстречу, и вдруг увидел, что это пылающее тело – не звезда, а скопище других душ. Они горели, но не в адском огне, а в экстазе, которого Бёртон никогда не испытывал и который тщетно пытались описать мистики. Он был потрясен и напуган, но блаженное пламя властно тянуло его к себе. Да и не мог Бёртон поддаться страху – ведь он всегда хвастался, что ничего не боится. Он снова закрыл правый глаз и вновь оказался в космосе на том же самом «месте». И снова понесся, опережая свет, к солнцу. И снова почувствовал неисчислимые орды за собой. Звезда обрисовалась впереди, сделалась большой, потом огромной, и он увидел, что ее пламя состоит из огней несметных триллионов душ. Потом он услышал беззвучный крик, полный невыразимого экстаза и призыва, и ринулся прямо в солнце, в пылающий рой, не видя ничего и в то же время видя все. Он перестал быть собой. Он сделался чем то, что не делится на части и само не является частью, а сливается в едином экстазе с другими, хотя других здесь нет. Бёртон испустил вопль и открыл правый глаз. Алиса, Нур, Фрайгейт и остальные смотрели на него с порога. Дрожа, он направился к ним сквозь пузыри. Он был, однако, не так потрясен. чтобы не заметить, что шумера с ними нет, а Алиса плачет. – Где Гильгамеш? – спросил он, не отвечая на вопросы. – Он умер по пути наверх, – сказала Алиса. – Мы оставили его на кресле в одной из комнат, – сказал Нур. – Сильное сотрясение мозга, должно быть. – Я убила его! – рыдала Алиса. – Мне очень жаль, – сказал Бёртон, – но ничего не поделаешь. Не нужно было ему сопротивляться, раз он был невинен. Возможно, он все таки был агентом. – Он обнял Алису. – Ты сделала то, что должна была сделать. Иначе он мог бы убить меня. –Да, я знаю. Я и раньше убивала, но то были чужие люди нападавшие на нас. А Гильгамеша я любила, и вот… Бёртон подумал, что уж лучше дать ей выплакать свою вину я горе. Он отпустил Алису, а Нур спросил его, что он делал в этой комнате. Бёртон рассказал про линзу. – Ты пробыл тут не меньше часа, – сказал Фрайгейт. – Знаю – но мне показалось, что это длилось всего одну минуту. – А что ты чувствуешь теперь? – спросил Нур. Поколебавшись, Бёртон сказал: – Помимо потрясения, я чувствую… чувствую… огромную близость ко всем вам. О, я и раньше был кое к кому привязан, но теперь… я люблю вас всех! – Шок, не иначе, – пробормотал Фрайгейт. Бёртон не обратил на него внимания. Мавр взял граненую линзу и посмотрел сквозь нее, зажмурив правый глаз. – Ничего не вижу. |
