|
– А я хочу еще шампанского, – поспешно вмешался Обри и, подняв бокал, с сияющей улыбкой обратился к невесте: – Вы так прекрасны, Розалинда. Не будь я слишком молод для женитьбы, бросил бы свою шляпу к вашим ногам. А вот вы вполне созрели для замужества. Странно, ведь мы ровесники, а на деле такое неравенство! – Думаю, дело в том, что мальчики созревают куда медленнее девочек и последние выходят замуж раньше, – улыбнулся Дуглас. – Полагаю, я уже вполне созрел, – задумчиво протянул Обри. – А вот Лансу скорее всего понадобится еще лет десять, чтобы вырастить щетину на подбородке. С этими словами он отсалютовал брату бокалом и рассмеялся, проигнорировав мрачный взгляд Ланселота. Райдер постучал кончиком ножа по тарелке, встал и, подняв бокал, улыбнулся невесте: – Розалинда – дочь моего сердца. Когда у нее и Николаса будут дети, надеюсь, они будут звать меня дедом. Предвижу, что новобрачные никогда не устанут друг от друга. Видите ли, они обладают не только умом, но и чувством юмора, а это прекрасное качество. – Верно, верно, – поддакнул Дуглас. – Бабушка, – мечтательно вздохнула Софи. – Я хотела бы стать бабушкой. Поскольку епископ сидел рядом с леди Маунтджой, последняя, поняв, что выбора у нее нет, прошипела: – Разумеется, разумеется. Ричард и Ланселот, чувствуя предостерегающий взгляд Николаса, дружно кивнули. – Подумайте только, – объявил Обри, ни к кому в особенности не обращаясь, – когда у вас родятся дети, я стану дядей! Он широко улыбнулся, показывая белые зубы. – За меня, будущего дядю! На этот раз за столом прогремел смех. Родственники невесты, особенно Софи Шербрук, с нескрываемым одобрением смотрели на рыжеволосого молодого джентльмена. – Я слышала, мистер Вейл, как вы сказали Розалинде, что пишете книгу. О чем она? И тут, прямо за великолепным завтраком, состоявшим из знаменитой кухаркиной трески с поджаристой корочкой в устричном соусе, а также копченой рыбы и яичницы, Обри во всеуслышание признался: – Я пишу о древних друидах. В комнате вновь воцарилась тишина. Обри принялся за яичницу с таким аппетитом, словно не ел несколько дней. – Это роман или история? – спросил, наконец, Грейсон. – Я еще не решил. Но скажу вам, что друиды творили чудеса исцеления с помощью омелы, а наша христианская церковь превратила ритуал в обычай целоваться под омелой на Рождество, и все для того, чтобы сложить в корзину христианства как можно больше языческих душ. Говоря все это, он успел набить рот лепешкой, и теперь крошки летели на подбородок. Он сгреб их и снова сунул в рот: – Простите, в Оксфорде я совсем забыл о хороших манерах. Снова послышался смех, и снова Вейлы промолчали. Граф Нортклифф с радостью уступил место Николасу, поскольку старался не спускать глаз с Вейлов. Кто знает, что взбредет в голову вдовствующей графине Маунтджой! Что, если в ридикюле она прячет пузырек с ядом? Он взял мягкую руку жены и поцеловал. – Все идет прекрасно. Что ты думаешь о младшем брате Николаса? – Волосы у него такого же цвета, как у Розалинды и как… – Нет. Не как у тебя, дорогая. Твои волосы уникальны. Тициан наверняка решился бы ни убийство, лишь бы нарисовать такие волосы, как у тебя. Розалинда краем уха прислушивалась к их разговорам, не спуская, однако, глаз с мужа. Он рассеянно ковырял вилкой треску. И почти ничего не ел. Впрочем, у нее тоже не было аппетита. Еще через три тоста смех стал куда громче. Особенно веселился Обри, на которого чрезвычайно сильно подействовали шесть бокалов шампанского. Ричард был мрачен и спокоен. Ланселот – явно взбешен. Леди Маунтджой и ее любовник то и дело неодобрительно поджимали губы. |
