В темных сенях этого дома 4 мая, около полуночи, т. е. именно в то время, когда на набережной резали спутников Бельграно и травили его самого прямо на полу, завернувшись в пончо, лежали два гаучоса и восемь индейцев из Пампы; все они были вооружены терцеролями (короткими карабинами) и саблями.

В конце длинного коридора, примыкавшего к сеням, виднелась узкая полоска света из немного приотворенной двери комнаты, в которой горела на столе толстая сальная свеча. Вокруг стола стояло несколько простых плетеных стульев; на трех из этих стульев, небрежно развалившись, сидели трое мужчин с длинными усами, в накинутых на плечи пончо и с саблями у пояса.

Грубые, отталкивающие лица этих людей носили тот своеобразный отпечаток, который свойственен агентам тайной полиции низшего разбора, т. е. ловцам сбежавших каторжников или кандидатов на каторгу.

Направо от этой комнаты шел узкий проход с тремя дверями: одной направо, другой налево, а третьей в глубине.

Дверь налево вела в комнату, не имевшую других сообщений с остальным домом. В ней сидел человек, одетый в черное и, очевидно, погруженный в глубокие размышления.

Дверь в глубине вела в небольшую мрачную кухню, а та, которая была направо, — в крохотную переднюю; за передней следовала довольно большая зала. К этой зале, выходившей двумя окнами на улицу, с левой стороны примыкала спальня, сообщавшаяся с несколькими другими комнатами, в одной из которых, освещенной, как и остальные помещения, сальными свечами, спала на постели одетая женщина.

В зале за четырехугольным столом, покрытым красной шерстяной скатертью, сидели в кожаных креслах четверо мужчин.

Первый из них был человек лет сорока восьми, высокий и плотный. Мясистые, красные щеки, сжатые губы, высокий, но узкий лоб, маленькие глаза под тяжелыми веками и щетинистыми, сдвинутыми бровями, — все это представляло очень непривлекательное целое. Субъект этот был одет в широкие черные суконные панталоны и в вишневого цвета камзол; шею его обвивал черный шелковый галстук, а на голове красовалась соломенная шляпа с такими широкими полями, что они могли закрыть половину лица, если бы не были в эту минуту загнуты на самый лоб.

Остальные трое были молодые люди от двадцати пяти до тридцати лет, причем двое из них обращали на себя внимание бледностью и утомленностью лица; все они поспешно писали.

Человек в шляпе просматривал лежавшую перед ним груду писем.

В одном из углов залы сидел маленький сутуловатый старичок лет семидесяти слишком, с изможденным желтым лицом, на которое в беспорядке падали пряди длинных белых волос. Костлявая фигура старика была облачена в старый красный военный мундир с растрепанными потертыми эполетами, из которых одна съехала на грудь, а другая — на спину. Красный шелковый, до невозможности заношенный и засаленный пояс придерживал на боку крошечную шпаженку, походившую более на детскую игрушку, нежели на оружие. Обтрепанные внизу панталоны, давно потерявшие всякий цвет, и сапоги, сплошь покрытые грязью, довершали костюм этого человека, который только тем и проявлял свое существование, что то и дело клевал носом, борясь с одолевавшей его дремотой.

В противоположном от него углу, свернувшись в клубок, прямо на полу, спал мулат в монашеской рясе. По временам он сладко всхрапывал. Этим только и нарушалась царившая в комнате мертвая тишина.

Наконец один из писавших поднял голову и воткнул перо в чернильницу.

— Кончили? — спросил человек в шляпе.

— Кончил, ваше превосходительство, — почтительно отвечал молодой человек.

— Прочтите, что вы написали.

— Извольте слушать ваше превосходительство. «В провинции Тукуман: Марко Авелланеда, Хосе Торрибио дель Корро, Пьедрабуэна, Хосе Коламбрес. В провинции Салта: Торрибио Тедин, Хуан Франциско Вальдес, Бериабэ Лопес, Сола».

— Разве нет больше?

— Нет, ваше превосходительство.