Изменить размер шрифта - +

Раздался взрыв рукоплесканий и гул восторженных криков.

— Прошу принять во внимание, уважаемые сеньоры, — продолжал дон Мигель, — что мои похвалы могут относиться только к присутствующим членам Мас-Горки. Хотя нельзя отрицать патриотического чувства и во всех остальных членах ее, но в действительности одни вы, сеньоры, постоянно находитесь на своем посту и каждую минуту готовы поддерживать нашего знаменитого реставрадора. Это заключение я вывожу из того факта, что остальные члены не являются на зов своего высокоуважаемого президента, сеньора дона Хулиана Гонзалеса Саломона. Федерация не признает никаких привилегий: адвокаты, торговцы, чиновники, простые служители — все мы здесь равны между собой, и когда созывается общее собрание или когда нужно сделать что-нибудь для его превосходительства сеньора реставрадора, мы все обязаны являться немедленно, бросив свои личные дела. Я допускаю, что и отсутствующие в душе добрые федералисты, но ведь и присутствующие не презренные унитарии, чтобы первые могли выказывать к последним презрение, не присоединяясь к ним. Говоря это, я убежден, что то же самое сказал бы и его превосходительство знаменитый реставрадор, мнение которого должно быть особенно уважаемо.

Удар, нанесенный доном Мигелем отсутствующим членам, попал очень метко, и энтузиазм, произведенный его речью, превзошел все его ожидания. По адресу отсутствующих федералистов посыпался град ругательств, перемешанных с дикими угрозами. Имена неявившихся начали повторяться с такой враждой, точно это были имена не масгорковцев, а скрывающихся унитариев.

Дон Мигель поощрял эту вражду, кивая головой и насмешливо улыбаясь.

— «Вот это хорошо! — говорил он про себя. — Погодите, голубчики, я так науськаю вас друг на друга, что, вы сами себя истерзаете в клочья!»

Увещав собрание еще раз тщательней следить за унитариями и зорко наблюдать за всеми пунктами реки, где они могли бы сесть на суда, Саломон среди нового взрыва энтузиазма, объявил собрание закрытым.

Полузадушенный федеральными объятьями, с измятыми от крепких пожатий масгорковцев руками, дон Мигель вышел на крыльцо. Саломон проводил его до улицы и не знал, как благодарить за оказанную помощь. Здесь молодой человек простился с ним и сел на свою лошадь, которую держал Тонилло.

— В девять часов, — лаконично шепнул он своему слуге.

— Там же? — так же кратко и тихо спросил последний.

— Да.

Пришпорив лошадь, дон Мигель крупной рысью направился к Барракасу и доехал до улицы Буэн-Орден в то время, когда угасали последние лучи солнца.

Несмотря на множество волновавших его со вчерашнего вечера мыслей и ощущений, молодой человек не мог удержаться, чтобы не остановить лошадь и не полюбоваться с этой высоты великолепной панорамой, расстилавшейся у его ног. И, действительно, было чем полюбоваться. Цветущая долина Барракаса с извивающейся по ней серебряной лентой реки и с зеленой эспланадой налево — одна из живописнейших местностей вокруг Буэнос-Айреса.

Дон Мигель начал уже спускаться с горы, как вдруг услышал голос, звавший его по имени. Обернувшись, он увидел шагах в двадцати от себя достойного учителя каллиграфии, который спешил к нему, держа в одной руке шляпу, а в другой — палку. Добежав, наконец, до своего бывшего ученика, дон Кандидо так запыхался, что некоторое время не мог выговорить ни слова.

— Что с вами, дон Кандидо? Что случилось? — спрашивал молодой человек, испуганный бледностью лица и странным видом старика.

— Нечто ужасное... варварское... дикое... совершенно беспримерное... в летописях истории преступлений! — с трудом выговорил тот.

— Сеньор, не забудьте, что мы на большой дороге. Говорите тише, скорее и короче, — прошептал дон Мигель.

— Помнишь, я говорил тебе о благородном, добром и великодушном сыне моей домоправительницы?

— Помню.

Быстрый переход