Он кивнул. — Ребенок беспокоит тебя. Филипп сказал мне, что тебе снится его смерть. Но вчера я говорил с Бернием; он говорит, что ты сильна, и ребенок растет как полагается. Он хороший человек и прекрасный врач. Он не стал бы лгать мне.

Гром теперь раздался прямо над головой, ветер завыл в ветвях дуба, сильно его закачав. Парменион помог Царице подняться, покрыл ее голову и плечи своим плащом, и они вместе вернулись во дворец.

Проводив ее до комнат, Парменион развернулся, чтобы уйти, но тут она закричала и стала падать. Парменион метнулся к ней, поймал за руки и уложил на скамью.

Ее рука вцепилась в тунику на его груди. — Он пропал! — закричала она. — Мой сын! Он пропал!

— Успокойся, госпожа, — велел Парменион, гладя ее по волосам.

— О, матерь Гера, — застонала она. — Он мертв!

Спартанец спешно вышел во внешние покои, послав к Царице трех служанок, чтобы те позаботились о ней, затем отправил гонца за Бернием.

Через час целитель явился, дал Царице сонного отвара, затем прибыл к Филиппу с докладом. Царь сидел в тронном зале с Парменионом, который стоял рядом.

— Нет причин для беспокойства, — заверил Филиппа лысый врач. — Младенец силен, его сердцебиение не нарушено. Не знаю, отчего Царица решила, что он мертв. Но она молода и возможно подвержена глупым страхам.

— Она никогда не казалась мне пугливой, — заметил Парменион. — Когда на нее напали всадники, одного она убила, а на остальных смотрела свысока.

— Я согласен с лекарем, — сказал Филипп. — Она как разгоряченная лошадь — быстрая, энергичная, но перенапряженная. Как скоро она родит?

— Не больше пяти дней, государь, возможно раньше, — ответил ему целитель.

— После этого ей станет лучше, — произнес Царь, — когда дитя присосется к ее груди. — Отправив врача из зала, Филипп обернулся к Пармениону. Спартанец крепко впился в спинку Царского трона, его лицо было бледно, а из ушей и носа текла кровь.

— Парменион! — вскричал Филипп и бросился к своему военачальнику. Спартанец попытался ему ответить, но все, что послышалось из его уст, был только сдавленный стон. Упав прямо на руки Царю, Парменион почувствовал, как пучина боли захлестнула его голову.

Затем он стал падать…

… и разверзлась Пропасть.

Дух Дераи витал над постелью Пармениона, чувствуя незримое присутствие Аристотеля рядом.

«Теперь пробил час величайшего испытания,» — прошептал его голос у нее в душе.

Дерая не ответила. У постели сидели Мотак и Берний, оба молчаливые, неподвижные. Парменион почти не дышал. Жрица устремила свой дух внутрь умирающего, избегая его воспоминаний и держась к его центральной искре жизни, чувствуя панику внутри сердцевины, когда опухоль пустила свои темные отростки в его мозг. Довольно просто было заблокировать действие сильфиума, но даже Дерая была удивлена, насколько быстро распространяется рак. Большинство опухолей, как она знала, были обсцентными, уродливой имитацией жизни, и они создавали себе собственный приток крови — питаясь через него, обеспечивая себе существование так долго, как тело сможет носить их в себе. Но с этим раком было не так: он распространялся с невероятной скоростью, разрастаясь далеко за пределы сердцевины. Неспособные найти подпитки, его самые длинные отростки гнили, поражая вещество мозга. Затем появлялся новый отросток, который следовал тем же путем.