Он видел, как девушки бежали на короткую дистанцию. Дерая была далеко впереди. Она легко побеждала, ее длинные ноги пружинили, ее ступни, казалось, едва касаются травы.

Лишь дважды за год он находил в себе смелость заговорить с ней, когда она появлялась на поле. Но она каждый раз приветствовала его дружелюбной улыбкой и взмахом руки, а потом поворачивалась и бежала, прежде чем беседа могла как-то завязаться. Парменион не был против. Достаточно того, что он мог смотреть на нее каждую неделю. Кроме того, не было нужды спешить знакомиться с ней, так как спартанцу позволялось жениться лишь когда он достигал поры Мужества в двадцать лет.

Четыре года. Целая вечность.

Через час девушки закончили свои упражнения и собрались расходиться по домам. Парменион перевернулся на спину, прикрыв глаза от беспощадного взгляда солнца.

Он размышлял о многих вещах, отдыхая здесь, заложив руки за шею. Думал о сражении с Леонидом, о бесконечных мучениях в бараках, о Ксенофонте, о Гермии и о Дерае. Он старался не сильно задумываться о матери, рана была слишком свежа, и когда ее лицо возникало в сознании, он чувствовал себя потерянным, переставал владеть собой.

Вдруг тень упала на него.

— Почему ты смотришь за мной? — спросила Дерая. Парменион вскочил на корточки. Она сидела на коленях около него.

— Я не слышал, как ты подошла.

— Это не ответ на мой вопрос, юный Быстр.

— Мне нравится на тебя смотреть, — ответил он, усмехнувшись. — Ты здорово бегаешь, но по-моему слишком отмахиваешь руками.

— Так тебе нравится на меня смотреть, потому что любишь критиковать мой бег?

— Нет, я не это хотел сказать, — Парменион глубоко вдохнул и медленно выдохнул. — Думаю, ты сама знаешь. По-моему, ты опять надо мной подшучиваешь.

Она кивнула: — Совсем немножко, Парменион.

Он был ошарашен. Она знала его имя. Это могло значить только одно: она наводила о нем справки, он был ей интересен.

— Откуда ты меня знаешь?

— Я видела твое сражение с Леонидом.

— Ого, — сказал он растерянно. — Как же это, если никто из женщин не допускается смотреть Игры?

— Мой отец — близкий друг Ксенофонта, и поэтому военачальник позволил трем девочкам смотреть из окна наверху. Нам приходилось меняться, потому что не всем было видно. Ты сыграл интересную партию.

— Я победил, — сказал Парменион, защищаясь от возможных упреков.

— Знаю. Я же только что сказала, что была там.

— Извини. Я думал, ты будешь критиковать меня. Все вокруг только это и делают.

Она серьезно кивнула: — Ты мог обойтись даже без скиритаев. Продвигаясь шестнадцатью рядами, ты бы все равно пробился через строй Леонида, так как он растянул свои силы в четыре ряда.

— Я тоже это знаю, — пожал плечами Парменион. — Но не могу отменить ход.

— Меч все еще у тебя?

— Конечно. Почему у меня его не может быть?

— Это очень даже вероятно. Ведь ты бы мог его продать.

— Никогда. Это один из семи мечей. Я буду беречь его всю свою жизнь.

— Это печально, — сказала она, мягко поднявшись на ноги. — Потому что я бы купила его.

— Что тебе в этом мече? — спросил он, поднявшись и став рядом с ней.

— Я бы отдала его брату, — ответила она.

— Это был бы ценный подарок. Ты не против, что я смотрю за твоими пробежками?

— А должна быть против? — проговорила она с улыбкой.

— Ты помолвлена?

— Еще нет, хоть мой отец и заговаривает об этом.