Просто я и мои люди не выйдут из своих казарм до тех пор, пока все те, кто участвовал в нападении на моих людей, не получат соответствующее наказание! Если этого не случиться до новолуния, я лично сообщу королю о мятеже в столице, и ваш разлюбезный квартал снесут с лица земли одним махом, как и намеревались, а вас, разлюбезных свободных, раскидают по деревням, как последних захров! С этими словами Дал схватил незадачливого оратора и скинул его с телеги:

— Он тоже должен быть среди наказанных. Дал сошел с помоста, и молчаливая толпа расступилась перед ним, пропуская прямую высокую фигуру. Бранеоны, слышавшие речь своего командира, последовали за ним. Шли молча, оплакивая тех, кто погиб в эту ночь. А среди молчавших я различала пять неясных пятен света — пятерых потерял в эту ночь Дал из-за проклятого поэта. Только вот жрец Южного квартала платить не будет. Такие не платят…»

Я остановилась. Сон был свежим, потому что снился мне этой ночью.

Сама того не заметив, я теперь начала описывать днем то, что видела ночью. Сегодня — второе января. Завтра надо будет идти в институт, Максим убежал на работу уже сегодня, и я с ужасом сообразила, что праздники закончились. Увы… Впрочем, завтра я опять увижу своих однокурсников, хоть и придется мне некоторое время побыть обидным объектом сплетен — спасибо за то Максиму! Хотя именно Максиму в последнее время надо сказать спасибо за большинство событий в моей жизни. Я оделась. Пока позднее стояла на лестничной клетке и ждала лифта, меланхолично посматривая на чертенка, нарисованного чей-то рукой на светло-бежевой стене, меня кто-то сзади окликнул:

— Здравствуй!

— И вам здравствуйте, Зинаида Федоровна, — прошептала я, удивляясь, что соседка заговорила со мной первой. — Только вот больше так не подкрадывайтесь.

— Нервные вы стали, где не надо, — елейно произнесла соседка, и в мою душу закралось недоброе предчувствие. К чему все это? — Как поживает Лидия Петровна? — лифт, наконец-то освободился, лампочка под кнопкой погасла, и я, нажав на кнопку, пожалела, что не пошла вниз пешком. Кто такая эта Лидия Петровна? Но соседке, видимо, собеседника и не требовалось. — Хорошая женщина, а вот сын у нее — шалопай! Такую мать бросить! И что ты, детка, в таком нашла? Как мать без сожаления на произвол судьбы оставил, так и тебя оставит…

— Спасибо за беспокойство, Зинаида Федоровна, — сообразила, наконец-то я, о ком мы ведем разговор. Лифт открылся, и я зашла в кабинку. — Но я справлюсь! Лифт закрылся и понес меня вниз. Все равно куда, лишь бы не смотреть на ее лицо! Стараясь не прикасаться к подозрительно мокрой и липкой стенке, я с облегчением вылетела из кабинки и направилась на улицу. Шел снег. Не этот, что прежде, который сразу таял — а настоящий, пушистый, белый снег. Зима, столь запоздавшая, кажется, решила, что пора ей уж и начаться. Однако радости в этом было мало. На улице стало скользко, и мой каблук так и норовил расстаться с носком. Ноги разъезжались, идти было непривычно, и я пожалела, что не надела стоявшие в углу меховые сапоги на толстой подошве. Но так хотелось пощеголять на каблуках! В супермаркете мне тоже не повезло. Не знаю, что там нашел во мне охранник, но он не отходил от меня ни на шаг, и я уж подумала, не влюбился ли? С огромным терпением стоял он рядом, пока я брала с полки свежий хлеб; с еще более огромным — пока я смотрела косметику в поисках дезодоранта и выбирала порошок; внимание его не ослабло, когда я подошла к стенду с прокладками. И тогда я не выдержала.

Взяла пакетик и подошла к охраннику, невинно спросив:

— А у вас есть такие же, только с четырьмя капельками? Охранник покраснел и чуть ли не бегом пошел прочь, сопровождаемый моим беззвучным смехом.