|
Иона смешался. - Не знаю, господин комиссар. - Отсюда следует, - комиссар постучал очками со сложенными роговыми дужками по лежащим перед ним листкам, - что вы представили по крайней мере две различные версии ее отъезда. - Сейчас я объясню... - Минутку. С одной стороны, большинству своих соседей вы добровольно и при свидетелях объявили, сначала в четверг утром, потом в четверг днем и в пятницу, что ваша жена уехала из города в четверг автобусом семь десять. - Верно. - Она уехала на автобусе? - Нет. Но я так сказал. Все началось сначала. Перед комиссаром лежало донесение инспектора Баскена, по памяти восстановившего их разговор. - С другой стороны, когда позже вас опрашивал один из моих сотрудников, вы заявили, что ваша жена уехала в среду вечером. Иона открыл было рот, но резкий удар очками по папке остановил его. - Минутку, господин Мильк. Прежде всего я хочу поставить вас в известность, что к нам поступило заявление об исчезновении человека. Кто его подал? Луиджи? Анджела? Или Фредо? Спросить Иона не осмелился. - Дела такого рода, как правило, очень деликатны, особенно когда речь идет о женщине, тем более замужней. Я вызвал вас, чтобы вы ответили на мои вопросы; при этом мне придется касаться довольно интимных подробностей. Само собой разумеется, что я ни в чем вас не обвиняю и вы имеете право не отвечать. - Я прошу только... - Позвольте мне договорить. Сперва я хочу вкратце обрисовать ситуацию. Комиссар надел очки и взял другой лист, на котором, видимо, набросал какие-то заметки. - Вам сорок лет, вашей жене, известной под уменьшительным именем Джина, двадцать четыре. Если я правильно понимаю, до встречи с вами она не была образцом добродетели, и как сосед вы знали о ее поведении. Это так? - Так. Жизнь, описанная несколькими казенными фразами, показалась Ионе отвратительной. - Зная все указанные обстоятельства, вы тем не менее женились на ней и, чтобы иметь возможность сочетаться церковным браком - условие, без соблюдения которого Палестри не дали бы согласия, - перешли в католицизм и приняли крещение. Для Ионы это был удар: оказывается, за те пустые дни, что он прожил, по его делу проведено серьезное дознание. Неужто они расспросили и аббата Гримо, и прочих, чьи имена, возможно, сейчас прозвучат? - Я хотел бы, господин Мильк, попутно задать вам вопрос, не имеющий отношения к делу. Вы еврей, не так ли? - Да, - ответил Иона, словно стыдясь, впервые в жизни, своей национальности. - Во время оккупации вы находились здесь? - Да. - Вы помните, что определенный период времени немецкие власти обязывали людей вашей национальности носить на одежде желтую звезду? - Да. - Как же случилось, что вы такой звезды не носили и вас тем не менее не тревожили по этому поводу? Чтобы сохранить спокойствие, Ионе пришлось вонзить ногти в ладони. Что он мог ответить? Отречься от своих близких? Он никогда не чувствовал себя евреем. Он никогда не считал, что отличается чем-то от тех, кто его окружал на Старом Рынке, а они, благодаря его светлым волосам и голубым глазам, и не подозревали, что он принадлежит к другой расе. |
