Что мне прикажешь делать?

Не знаю, Бенни. Если бы знал, я сам бы это для тебя сделал. Но мне ясно лишь то, что ты потерял голову, я тоже, что прежде чем стать лучше, сначала бывает хуже.

Фрай сидел на сыром пляже. Зачерпнул пригоршню песку и пропустил его между пальцев. Ему казалось, что если бы он был ближе к Беннету, к семье, чаще бывал у них, то этого почему-то могло бы не случиться. Странно, подумал он. Но даже мелочи способны многое изменить. Дороги мостят постепенно. И выбирают из тысячи тропинок. Мы выбираем курс за считанные секунды. Только оторви взгляд от дороги — сразу врежешься в бетономешалку или раздавишь бабушку на тротуаре. Сделай свой выбор. Любая малость или приводит, или не приводит к чему-то в дальнейшем. Что-то сейчас предохраняет от чего-то потом — слово, жест, поступок.

И Фрай знал, что последние десять лет своей жизни явились медленным отходом от семьи, от жены, от собственного будущего. Когда отмахиваешься от разных проблем, подумал он, они становятся одной большой проблемой. И чем дольше ты от нее отмахиваешься, тем быстрей она растет, и вот наконец ты оказываешься на холодном пляже и спрашиваешь себя, какой поступок прошлого ведет тебя к гибели. И больше всего на свете ты ненавидишь себя за то, что боишься.

Я хочу в воду. Я могу попробовать.

Он отгреб от берега. У волнореза он оглянулся на выцветший голубой фасад дома Кристобель, который с такого угла казался погруженным в воду. Затопит и Брук Стрит, подумал он, и Соленую Бухту, и Треслс. Надо это признать: во время ураганного шторма Скалистый мыс — сплошная мерзкая дыра. Серфингист помахал Фраю. Фрай помахал в ответ.

Усевшись на доске, он подул на ладони, стараясь разогреть кровь. Но чувствовал он по-прежнему лишь сырой холод туннеля и той зловонной пещеры, где лежал брат Лока. Он содрогнулся. Утреннее небо было серым — таким же, как вода, — и где-то далеко на западе они соединялись без всякого шва. Оттуда набегали грядами волны. Фрай присел на доске и стал энергично подгребать, подымаясь на первой же волне. Он удивился тому, насколько она высока. Следующая шла почти вплотную за первой и была еще выше. Фрай взлетел по ее фронту на гребень и соскользнул вниз с тыльной стороны, приготовившись к новой волне. Третья — просто прелесть, подумал он, выбирая удобное место на приближавшейся горе, нашел его, развернул доску и после трех мощных гребков почувствовал, как водяная масса подхватила его, взяла, затем помедлила, предоставив ему последний шанс выбраться отсюда.

Фрай посмотрел вниз и ощутил панический страх, сгустившийся у основания позвоночника. Он смотрел вниз на ставший миниатюрным берег, на крохотный отель и голубые домики, на игрушечные машины, по-черепашьи продвигавшиеся по Приморскому шоссе в тысяче футов под ним. Он смотрел вниз на воду, съедавшую берег, на отступающий пляж. Он чувствовал, как волна поднимается, — поднимается вместе с ним в серое небо, накапливая водный тоннаж для финального броска.

Он кинул еще один, последний испуганный взгляд и решил отступить.

Обхватив доску обеими руками, он изо всех сил вытолкнул ее назад, в океан. И шлепнулся в безопасность в тот самый момент, когда волна выросла, задержалась на миг и рухнула на берег. Кое-как он преодолел следующую волну этой гряды. Он сидел на доске, сердце его глухо стучало, руки похолодели и ослабли. Доска то погружалась, то выныривала. Он видел свои ноги — бледные пятна в темной воде.

Фрай не припомнил другого раза, когда бы он чувствовал себя таким одиноким, таким бренным, таким оторванных от всех. А это тяжело — не ощущать себя частью чего-нибудь.

Он просто сидел и смотрел, как надвигается очередная волна. У него пылало лицо, он чувствовал, что какая-то часть его личности — доля того, чем он был всегда, чувство реальности, ощущение собственного характера и своеобразия, на худой конец страсть, которая определяла его хотя бы для него самого — покидает его с каждой не взятой волной.