— А где Арман?

— Здесь, стоит с чемоданом в руках, собрался уходить.

— Куда?

— Узнайте об этом от него самого, — сквозь слезы вымолвила Жаннат.

Акгуль поняла, что случилось непоправимое.

— Позови к телефону Армана.

Когда сын взял трубку, мать почти приказала:

— До моего возвращения не уходи!

— Хорошо, — ответил Арман, — подожду.

Говорил, будто делал матери одолжение.

Не прошло и двадцати минут, как на пороге стояла Акгуль.

— Сынок, — заговорила она, еле переводя дыхание, — если считаешь меня своей матерью, выполни мою волю — не заставляй плакать детей и жену.

— Нет, мама. Я не в силах подчиниться твоей воле. Из-за меня Биби развелась с мужем. Теперь моя очередь жертвовать…

— Смилуйся, опомнись! Если ты так говоришь мне, своей матери, я вовек не прощу себе, что родила тебя такого и вскормила. Хоть ты мой единственный в жизни, я проклинаю тебя! — И Акгуль медленно стала оседать, затем упала навзничь, потеряв сознание.

Больше в себя она не приходила. Как ни старались врачи, помочь уже не смогли — сильного нервного потрясения не выдержало сердце.

А теперь — плачь, Арман, причитай, Жаннат, скорби, Ергазы! Ничего нельзя ни поправить, ни вернуть. Смерть бездушна и приходит всегда не вовремя, хоть живи сто лет. Если бы у смерти была душа, она устыдилась бы тех проклятий, которые шлет ей человечество. Но сколько бы ни прожил человек, после него всегда останутся несбывшиеся его мечты… Поэтому в памяти народной жизнь каждого оценивается не прожитыми годами, а делами, свершенными им.

Арман только теперь понял, что мать всю свою жизнь до последнего вздоха отдала ему. Раньше он даже в мыслях не мог себе представить, что все случится вот так… Если бы только можно было предположить, если бы только знать!

Нет для человека кары тяжелее, чем сознание собственного преступления. Нет суда страшнее суда собственной совести. От нее никуда не уйти и не скрыться.

Жаннат тоже тяжело переживала смерть любимой свекрови. Только Ергазы внешне был сдержан, хотя смотреть на него было страшно. Слезы как навернулись на глаза, так будто и застыли в них. Он весь окаменел. Эти плачущие внуки, охвативший их оцепеневшими руками Арман, люди в трауре… Все чуждо. Это другой, не его мир. И он здесь сторонний наблюдатель чужих страданий…

Прощальную речь говорил младший деверь Акгуль по первому мужу, срочно прилетевший на похороны из дальнего района. Он, Жакып, вырос на руках Акгуль и любил ее, как сын. Рыдания сдавливали его горло, слезы застилали глаза…

— Женге, ты заменила мне родную мать, вынянчила, вырастила… Я не смог услышать слов напутствия, посидеть около тебя, тяжелобольной… И об этом буду скорбеть до самой своей смерти. Прощай!

Слово дали Кунтуару.

— Дорогие… родственники, — медленно начал он, — если среди птиц бывают такие, как лебеди, среди животных — белые маралы, то Акгуль была украшением мира среди женщин. Но смерть не знает жалости! Акгуль не вернуть. И нам надо мужаться в нашем общем горе. Дорогой Ергазы! Как бы ни крепился ты, мы все понимаем, сколь велика твоя печаль, и разделяем ее. Будь своим детям надежной опорой. Сумей, как умела это делать Акгуль, вовремя поддержать их, обрадовать и успокоить. Пусть память об Акгуль венчает не только серый гранит, но и навсегда поселится в твоем сердце…

Тем временем в доме Ергазы накрыли поминальный стол. Как ни глубоко было горе Жаннат, но, вернувшись с кладбища, она вынуждена была сдерживать слезы и принимать людей.