Как и всегда после убийства, Головкин чувствовал себя прекрасно. Он был горд собой и готов к трудовым подвигам. От поездки в отпуск тоже не отказался бы. Работа шла своим чередом. Штат сильно сократился, а зарплату платили так редко, что конный завод из солидного государственного предприятия постепенно превращался в клуб по интересам. Все искали возможность как-то подработать или что-нибудь унести с работы в счет зарплаты. В такой ситуации сотрудник с десятилетним стажем и серебряной медалью за заслуги в области животноводства был на вес золота, поэтому в администрации с крайним неодобрением отнеслись к его заявлению об отпуске, но все же подписали его.

Когда вечером Головкин вернулся домой и по привычке проверил почтовый ящик, оттуда выпала бумажка с печатью. Это была повестка в милицию. Явиться в отделение нужно было завтра, в восемь часов утра. Всю ночь он не спал, размышляя над тем, что его там ждет. Ближе к рассвету ему удалось убедить себя в том, что, будь у них что-то на него, никто бы не отправлял ему повестки по почте, за ним бы пришли лично.

Утром с воспаленными глазами и трясущимися от бессонной ночи руками он отправился в отделение. Там его попросили подождать в коридоре, пока следователь и дознаватель разберутся со своими делами.

– Вы слышали, что недавно случилось? В лесу нашли трупы трех мальчиков, – произнес уставшего вида мужчина в до неприличия ветхом свитере, когда Головкин зашел в кабинет. Судя по всему, это был следователь. Головкин знал о том, что только следователи и оперативники имеют право ходить в штатском на работу, остальные должны носить форму. Перед ним сидел человек в штатском. Спустя минуту в кабинет вошел еще один мужчина, одетый по форме. Он вежливо поздоровался и занял один из стульев для посетителей.

– Слышал. Ужасное событие, – кивнул Головкин.

– Вы видели их раньше?

– Вроде бы они на конезавод приходили, но там их столько крутится, что всех запомнить невозможно.

– Вы никого близко не знали, ни с кем в нерабочее время не общались?

– Зачем бы мне с детьми общаться? – напрягся Головкин.

– Не знаю, может, помогали вам в чем-то? Погрузить-разгрузить, отвезти-привезти, поле вскопать или прополоть, мало ли, – пожал плечами мужчина в свитере и тут же начал что-то писать на лежавшем перед ним бланке.

– Не грузили, не возили, – спокойно ответил Головкин.

– Может, видели с ними кого-то незнакомого? Не встречали где-нибудь вне конезавода?

– Наверное, встречал, не знаю. Я на всякий случай со всеми подростками здороваюсь. Они-то меня знают, а я их не запоминаю, слишком много их вокруг.

– Детей у вас нет? Один живете? – спросил вдруг следователь.

– Один живу, жены и детей пока нет, – кивнул Головкин.

– Вот поэтому и не запоминаете, – хмыкнул следователь. – Нужно своих завести. Раньше они для меня тоже все на одно лицо были.

Разговор продолжался в том же духе еще какое-то время, а потом зоотехника поблагодарили и разрешили идти.

23

Заговор молчания

1992 г., Одинцово

– Он врет, – констатировал Евгений Бакин, которого Головкин принял за дознавателя.

– Нужно брать и колоть, – отозвался Телицын, которого все время разговора не покидало острое чувство отвращения к этому человеку.