Тем не менее ее любовь к нему была сильной и искренней.

Он был единственным мужчиной, которого она так близко к себе допустила, единственным, чьи шрамы подтверждали бесстрашие и право хранить ее тайну.

«Мой возлюбленный герой», – подумала она.

И, услышав указание пристегнуть ремни и отключить мобильные телефоны, приняла решение.

Она решила позвонить в полицию немедленно и сообщить, что направляется домой. Набрав номер приемной, она попросила соединить ее с мужчиной, проводившим пресс‑конференцию, которую она смотрела по телевизору несколько часов назад.

– Алекс Рехт, – произнесла она, – я могу немедленно поговорить с ним? Меня зовут Юханна Альбин. Думаю, он ждет моего звонка.

Вторник, 4 марта 2008

Едва проснувшись, Алекс Рехт, должно быть, уже знал, что именно сегодняшний день запомнится ему как наиболее сильно повлиявший на его жизнь. По крайней мере, когда все кончится и он останется один, именно так он будет вспоминать: что предчувствие появилось у него, едва он открыл глаза за десять минут до звонка будильника.

Он тихо вышел из спальни на кухню сварить себе первую утреннюю чашку кофе. Он не мог даже смотреть на Лену, когда выходил из комнаты: один вид ее напряженной спины причинял ему боль. Когда он вернулся домой накануне вечером, она была такой уставшей, едва могла разговаривать с ним. Сославшись на головную боль, она ушла спать, когда еще не было восьми вечера, спустя несколько минут, как он вошел в дверь.

Но теперь было утро, и работа манила, как мираж в пустыне. От мысли о вчерашнем разговоре с Юханной Альбин, с которой его соединили сразу после семи часов, участился пульс. Она была немногословна, извинилась, что не позвонила раньше. Извиниться пришлось и ему. За то, что она узнала о смерти родителей через газеты, за то, что они не смогли вовремя ее разыскать. Она уверила его, что понимает, что полиция делала все возможное и что отчасти виновата сама. Что позволило ему, в свою очередь, уведомить ее не допускающим возражений тоном, что полиция намерена допросить ее как можно скорее.

– Я приду к вам завтра, – пообещала она.

Завтра наступило.

Он как раз надел куртку, когда Лена возникла в коридоре позади него. Он не слышал ее шагов и теперь дернулся от неожиданности.

– Ну ты меня и напугала, – пробормотал он.

Она улыбнулась, но взгляд ее был тусклый, словно замерзшая поверхность воды.

– Прости, – произнесла она слабым голосом.

Она кашлянула и сказала:

– Нам надо поговорить, Александер.

Если до этого он только догадывался, что что‑то не так, то теперь уже знал это наверняка. Лена назвала его Александер один‑единственный раз – когда они познакомились.

Он интуитивно понимал, что не хочет слышать того, что она собирается ему рассказать.

– Поговорим вечером, – бросил он, открыл дверь и вышел на лестницу.

– Хорошо, вечером, – отозвалась она сдавленным голосом.

Не попрощавшись, он закрыл дверь за собой и пошел к машине. За дверью, в тот момент, когда он поворачивал ключ зажигания, Лена опустилась на пол и долго плакала: мир, по крайней мере в этот миг, был так несправедлив к ним обоим.

Фредрика Бергман чуяла неладное. Незаметно снова подкрался страх. Крепкий сон никуда не исчез, но приносил теперь не гармонию, не здравомыслие, а только силы для новых бесконечных сомнений. Спенсер ответил, когда она позвонила ему накануне вечером, но говорил он рассеянно и немногословно и, кроме того, неожиданно заявил, что должен уехать и вернется к вечеру среды.