|
Скажи лучше – вот ты в полицию эту пойдешь? – Я? – Ник от неожиданности едва не выпускает из рук автомат. – А почему я? – А почему не ты? Почему кто-то другой? – Ну, я не знаю… – замявшись, Ник вдруг находит подходящий аргумент и с облегчением выкладывает его: – Я же не местный! Нам с Наташкой все равно в Иркутск надо возвращаться. Бабай поворачивает круглую голову и с нескрываемой иронией смотрит на Ника. – Серьезно? Когда вылет, какой рейс? На чем, на Боинге полетите? Или на Сушке? Ник хмурится – язвительное замечание Бабая попадает в точку. Ясно, что в ближайшее время ни в какой Иркутск они точно не попадут, причем под словосочетанием «ближайшее время» можно понимать сколько угодно долгий промежуток – от месяца до нескольких лет. – И во славу воинов, одолевших исчадия тьмы, вознесем благодарность господу! – низким, пробирающим до мурашек голосом выпевает Монах. Вся арена и проходы к ней заполнены молящимися. Многие держат в руках зажженные лучинки, заменяющие свечи. Сотни огоньков трепещут в густом, тяжелом воздухе. Погасшие лучины немедленно зажигаются вновь. Люди вразнобой повторяют за Монахом: – Господи Иисусе Христе, Боже наш! Прийми молитвы и рук наших воздеяния о оставлении всех грехов и беззаконий наших, имиже раздражихом Твое человеколюбие и прогневахом Твою благость: и отврати от нас весь гнев Свой, праведно движимый на ны, и утоли вся крамолы и нестроение, и раздоры, ныне сущия, и кровопролития, и междоусобную брань, и подаждь мир и тишину, любовь же и утверждение, и скорое примирение людем Твоим, их же честною Твоею искупил еси Кровию, славы ради имени Твоего, утверждения же и укрепления Церкве Твоея Святыя, яко благословен еси во веки веков. – Амии-и-и-инь! – торжественно воздевает вверх крест Монах. – Это вроде не во славу, а про другое немножко, а? – тихо говорит Ник Заварзину. – Да пусть тешатся, – Николай дергает уголком рта, словно у него нервный тик. – Сейчас вся эта бодяга закончится – на Совет приходи. Знаешь, где у нас теперь госпиталь? Ник кивает. Раненых разместили в комнатах бывшей дирекции Цирка, на двух этажах пристройки, выходящей окнами на болото. Цапко вместе с добровольными помощницами, по большей части родственницами тех, кто пострадал в ночном сражении, не выходит оттуда весь день – оперирует, извлекает пули, как может, облегчает страдания испытывающих нестерпимую боль людей. Имея из медикаментов только марганцовку и спирт – все остальные лекарства пришли в негодность – фельдшер обратился к народной медицине. Отвары, примочки, мази, листья и корни растений – за прошедшее время его врачебный арсенал существенно пополнился, но все равно этого недостаточно для того, чтобы помочь всем страждущим. – Газовая гангрена будет, – сокрушался он сразу после окончания штурма и боев внутри Кремля. – К гадалке не ходи – будет. Антибиотиков у меня нет. Сульфаниламидов нет. Анальгетиков нет. Анестезии нет! Что делать, как людей спасать? Ума не приложу… На торжественный молебен Цапко выйти отказался, сославшись на неотложные дела в госпитале. Ник видел его в коридоре, ведущем из главного здания Цирка в пристрой – фельдшер, а ныне главный врач общины, еле держится на ногах от усталости. Под глазами фиолетовые круги, лицо серое, губы обмётаны. Как говорится – краше в гроб кладут. Утром, сразу после того, как «маталыга» доковыляла до Цирка, с трудом продравшись через заросли кустарника на площади Тысячелетия, Ник собрался за Эн. Он тоже с ног валился после событий прошедшей ночи, но не мог оставить девушку в неведении. Неожиданно откуда-то появился Хал, который теперь хвостом ходил за Заварзиным, и весело сообщил, что сам сходит к Дому Кекина. Ник совсем уже было согласился, но тут вспомнил разговор с Юсуповым и впервые за все время в душе его вспыхнул странный огонек, маленькая такая искорка, которая, однако, жгла и терзала изнутри, точно кусок раскаленного железа. |
