|
И всё, приключение под названием «новые робинзоны» закончится окончательно. – Да боюсь я, что ли? – зло говорит Ник, глядя в костер. – Именно что боишься, – скрипит за спиной. Не оборачиваясь, Ник бурчит: – Как через посты прошли? – Молча. – Филатов усаживается напротив, кладет рядом вилы, вытягивает ноги к огню. – Грош цена пока вашим караулам. Как рыбы сонные. И глухие к тому же. – Других-то нет. – Этих надо учить. – А кто учить-то будет? Может, вы? – Нет, ты. Не боги горшки обжигают, Никита. – Слушайте, – Ник вскидывает голову, – вы кто такой вообще? Откуда взялись? Ходите, высматриваете, вынюхиваете… Когда воевать надо было, где вы были? И нашим, и вашим… Наблюдатель херов! Узкое лицо Филатова делается вдруг хищным, глаза сужаются в щелки. Он скрипит, почти не размыкая губ: – Однажды, очень давно, я произнес перед строем моих товарищей такие слова: «Клянусь мужественно, не щадя своей жизни, защищать народ и государственные интересы России. Клянусь не применять оружие против своего народа и законно избранных им органов власти note 35 ». И не тебе, сопляк, учить меня, что и как я должен делать! Ник косится на вилы, лежащие в стороне, вспоминает про пятого аковского патрульного, убитого этими самыми вилами, и ему становится стыдно. Если бы не Филатов, скорее всего МТ-ЛБ так и стоял бы сейчас в боксе Танкового училища, а кости Эн, Хала, Юсупова и самого Ника давно уже растащили бы собаки. И не было бы никакой победы, никакой свободы, а Аслан со своими подручными развлекался бы в Кремле с новыми наложницами, попивая коллекционный коньяк. Слышатся тяжелые, шаркающие шаги. Ник поворачивается и видит Цапко. Белый халат его спереди весь покрыт темными пятнами. Выглядит бывший фельдшер, а ныне главный врач общины ужасно – серое, землистое лицо, всклокоченные волосы, борода сосульками. – Здравствуй, Анатолий, – кивает Цапко Филатову и буквально падает на пластиковый стул, стоящий поодаль. – Как там? – спрашивает Ник. – Еще двое умерло, – отвечает врач. – Внутренние кровотечения. Остальные вроде ничего. Руки уже инструменты не держат. Я на свой страх и риск отвар какой-то из дурмана даю вместо анестезии. Помогает, но хреново. Господи, когда ж это кончится! – Тебе поспать надо. – Ник встает, подходит к Цапко. – Пошли, я провожу… – Какой там спать! – с надрывом выкрикивает тот. – Пацаненка сейчас принесли. Температура за сорок. Водку развели, обтерли, малины заварили… Вроде сбили до тридцати восьми, теперь дежурить надо. И главное – диагноз не могу поставить. На простуду не похоже, горло в порядке, насморка нет, кашля тоже. То ли энцефалит, то ли менингит, а может и пневмония! Вот такой разброс… Я же фельдшер, просто фельдшер, а не педиатр! Скрипнув зубами, Цапко поднимается и уходит обратно в Цирк. – А ему, – нарушает тягостную тишину Филатов, – до утра думать никто не предлагал. Он, может, тоже хотел бы – как все. Рыбку ловить, дрова рубить, спать по ночам и на больших дядей-начальников надеется – авось они придумают, как дальше жить. – Не надо! – раздраженно перебивает его Ник. – Не маленький, понял… – Да я знаю, что не маленький. – Филатов подбирает вилы и собирается уходить. – Совет: ты мальчика с температурой на контроль возьми. Не нравится мне эта история… Он уходит, а Ник еще долго, до следующей смены караульных, сидит у костра, время от времени подбрасывая в огонь нарубленные ветки. Утро выдается недобрым: еще двое детей с температурой госпитализированы, и не сомкнувший всю ночь глаза Цапко объявляет по общине карантин. |
