– Я не голодна. Мы беседовали о религии.

– Хорошо, хорошо, – рассеянно пробормотал Аидрие. – Вера – наше единственное утешение. Но сейчас мне больше хочется послать все к черту, – добавил он, стиснув зубы.

Ни один из них не мог быть убийцей дочери. Слишком очевидно, насколько они ее любили.

И как жестоко страдают сейчас. Как ему только в голову пришло...

Зазвенел мобильник. Шиб достал его из кармана и вышел в сад. Это оказалась Гаэль.

– Как у тебя дела?

– Нормально. А у тебя? Кого вскрывали?

– Какого‑то старого алкаша. Печень как у рождественского гуся. Меня чуть не стошнило. А как девочка?

Шиб почувствовал, что сердце заколотилось сильнее. Ему не хотелось отвечать, но он все лее сказал:

– Ну... я не обнаружил плевы.

– Значит, ее и не было.

– Но ведь это невозможно!

– Когда ты ее бальзамировал, то вынул внутренние органы?

– Да, а что?

– Мне бы хотелось на них взглянуть. Может быть, я заеду к тебе завтра?

– О'кэй. Завтра как раз воскресенье.

– Да, заслуженный отдых после тяжкой рабочей недели. Вот увидишь, я приведу тебя в порядок.

И она повесила трубку. Да уж, он и представить себе не мог, что окажется объектом внимания молоденькой бойкой студентки. Шиб медленно вернулся в дом. Бланш вежливо улыбалась Джону Осмонду, который хвалил цветочные клумбы. Кто‑то включил музыку. Вивальди. Она звучала успокаивающе. Ноэми Лабаррьер обсуждала с Винни‑Пушкой сравнительные достоинства «Твинго» и «Смарта». Шиб проскользнул позади них. Реми Шассиньоль, Поль Лабаррьер и Андрие говорили о последней победе Тайгера Вудса.

– Поистине, это единственный черный, которого я знаю, наделенный способностью играть в гольф, – сказал Жан‑Юг.

– Да, в основном они занимаются легкой атлетикой, – добавил Шассиньоль.

Ну, это вопрос морфологии...

Отлично, Шиб, давай‑ка, дотащи свою морфологию до буфета и опрокинь стаканчик чего‑нибудь покрепче. Бабуля разговаривала с Аннабель. Клотильда и отец Дюбуа все еще спорили о высоких материях. Она, не останавливаясь, пила мюскаде и разрумянивалась прямо на глазах. Священник ограничивался «Перье». Его тонкие губы манерно изгибались, когда он говорил.

Шиб украдкой взглянул на часы– «Брегет» 1954 года на кварцевых кристаллах с темно‑бордовым циферблатом. 18.30. Пора откланяться, подумал он, и в этот самый момент вошли Шарль и Луи‑Мари. Шарль сделал себе тост с мусакой из баклажанов. Луи‑Мари, в ушах у которого были наушники от плеера, налил стакан лимонада.

– Луи‑Мари, – внезапно окликнул его отец, – зачем тебе эта штука?

– Я слушаю Дебюсси, у меня завтра экзамен по фортепьяно, – ответил тот, снимая наушники.

– Дай сюда! – резко приказал Андрие. – Отдай мне его немедленно!

– Но, папа...

– Ты меня слышал?

Луи‑Мари побледнел, потом схватил плеер и швырнул его на пол.

– Хорошо, папа, – сказал он и вышел. Шассиньоль кашлянул. Лабаррьер поднял плеер и положил его на стол.

– Эти подростки... – вздохнул он.

Андрие с кривой улыбкой повернулся к нему, но, прежде чем он успел ответить, вмешалась Бабуля:

– Я беспокоюсь о детях, Жан‑Юг... Ты ведь знаешь, они в шоке... Тебе следует попросить Дюбуа побеседовать с ними.

– О‑о, мама, неужели ты думаешь, что в наши дни мальчишки будут откровенничать со священником! – раздраженно сказал Андрие, вновь опрокидывая бокал.