Бансабира усмехнулась, но было видно, что в душе она все еще немного смущается:

– Ну… ночью я командую меньше, – уклончиво заметила танша.

Сагромах поцеловал жену в волосы:

– Командуй, сколько душе угодно.

– Не хочу, – с ленцой отозвалась тану, зная, что его командный тон в подобных делах любит больше, чем свой.

Сагромах ответ проигнорировал.

– Лучше всяко делить постель с командиром, чем с обиженным камнем вроде раману. Кхассав говорит, Джайя…

– Я же просила, – взмолилась Бансабира. – Это слишком хороший день, чтобы разговаривать о Джайе, Тахивран или ком то там еще.

Сагромах хмыкнул, и Бансабира оскалилась в ответ: нарочно ведь напоминает. С годами Сагромах окончательно расцвел в привычке обожать Бану, подначивать её, баловать и обнимать при первой возможности, как будто она вот вот куда нибудь испарится. Близкие и военное окружение уже не обращали никакого внимания, и даже дети спокойно игнорировали или, отводя глаза, неопределенно хихикали. Только старший, Гайер, деловито хмыкал всякий раз, когда Сагромах обнимал или целовал жену. А порой наоборот – начинал таращиться в оба глаза. Тогда Са усиливал ласку, а потом, закончив, оборачивался к пасынку и демонстративно заявлял, чтобы тот бросал завидовать. Гайер морщился, корчился, показывал язык и уходил.

Да уж, думала Бану. Сагромах прав, в отцы Гайер еще долго долго не сгодится. Хотя Сагромах и провел с ним десятки бесед о долге тана, мужа и, конечно, о том, что у Гайера непременно должна появиться со временем наследница дочка.

– Ну хорошо, – смилостивился Сагромах. – А про Кхассава тоже нельзя? – уточнил намеренно. – Он ведь тоже Яасдур.

Тут Бансабира ненадолго замолчала. Пятно государевой процессии вдалеке от чертога становилось все мельче и мельче, теряя в четкости краски, превращаясь в единую буроватую кляксу.

– Удивительно, что он так задержался. В прошлые годы, даже если очень хотел погостить, Кхассав никогда не оставался дольше, чем до моего дня рождения.

– Ну, по мне ничего удивительного, – объяснил Сагромах. – Во первых, путешествовать даже в первый день весны намного теплее, чем зимой, а Кхассав, несмотря на все свои многочисленные достоинства, все же южанин.

– А во вторых – дело в походе? – разумно предположила танша.

– А во вторых, дело в походе, – тан подтвердил. – Мирасс лежит за Ласковым морем и ждет, чтобы быть съеденным.

– Давно пора немного встряхнуться. Раду, наверное, будет счастлив.

– И еще Дан Смелый.

– Дан Наглый, ты хочешь сказать? – посмеялась Бансабира.

– Без разницы, – честно произнес Сагромах. – Самое главное, чтобы от этого похода счастливее стала ты.

– Насчет счастья пока не скажу, но, наверное, стану спокойнее, когда он закончится.

– О, ну да, – Маатхас тут же изменился в интонациях, – особенно если вспомнить, что Кхассав пообещал нам какой то там необыкновенный подарок по случаю нашего полного согласия предоставить ему сто кораблей, кучу золота и двенадцать тысяч северян под единым знаменем. Уверен, мы получим его, как только приедем в Гавань Теней.

– Думаешь, он правда видит в нас союзников? – недоверчиво спросила танша.

Сагромах хмыкнул:

– А ты по прежнему осторожна во всем, что касается отношений, – он поплотнее сжал Бансабиру в кольце рук. – Я думаю, Кхассав если не верит, то хотя бы надеется, что мы друзья.

Такое откровение для Бансабиры было непростым, пусть и очевидным. Сагромах не торопил: он как никто знал, как много Бану нужно времени, чтобы признать, что тот или иной человек прочно занял свое место – какое бы то ни было теплое место – в её необъятном сердце.