Семнадцать лет… От этой мысли все внутри тана подбиралось, сжималось, ныло: почему же всего семнадцать? Если бы это не было аморальным, если бы родственники Бансабиры не разорвали его на части – отдельно руки, ноги, голова, хозяйство – Маатхасу следовало заграбастать супругу еще той шестилетней девочкой, с которой он столкнулся в урочище Акдай на Астахирском хребте, прошел бок о бок до селения китобоев, и которая всю дорогу делала решительное, чуть нахмуренное лицо.
Следовало забрать её тогда, дождаться взросления и тут же жениться без вопросов.
Сейчас она тоже нередко делает лицо, как в шесть. Чаще, конечно, улыбается – наедине с ним, с детьми, с близкими. Еще чаще – по прежнему строит бесстрастную и безразличную ко всему физиономию, как в походных шатрах Бойни Двенадцати Красок, когда имеет дело с подчиненными. А иногда она стоит на вершине астахирского мыса над Северным морем или, как вот сейчас, на вершине крепостной стены и смотрит вдаль – чуть хмурясь. То ли по привычке, то ли от ветра.
Прошло двенадцать лет с тех пор, как они поженились, но Сагромах был уверен, что Бансабира по сей день могла найти с десяток разных способов удивить его, Маатхаса, и, как ни странно, имела обыкновение раз в год другой этим пользоваться.
С человеком, который определен тебе и за близость с которым ты не жалел жизни, никогда не доходит до ссор. Недопонимания случаются, но угасают также быстро, как северное лето. Зато тепло второго сердца, среди сугробов кажущегося особенно жарким, неизменно и вечно, как белоснежные горбы Астахира вдалеке.
Бансабира вдруг усмехнулась.
– Ты чего? – спросил Маатхас, чуть надувшись без определенной причины.
– Ты сопишь, – отозвалась танша.
– А?
– О чем задумался, спрашиваю, – Бансабира чуть обернулась, искоса глянула на мужа. Тот, отвечая на взгляд, поудобнее устроил подбородок на женском плече. Неудобно, но за столько лет привык.
– Са, – мягко позвала женщина.
Сагромах глубоко вздохнул, наслаждаясь освежевшим мартовским воздухом.
– Иден написал, что, поскольку, брак Адара и его правнучки, наконец, скреплен, теперь и я, и Гайер, словом, северяне, связанные с тобой, могут пересекать его границы без опасения начать войну. А еще он злится, что мы не были у него уже два года.
Бансабира усмехнулась.
– Воистину, ему столько лет, а он еще на что то злится.
– Мы же, кажется, давно выяснили, что Ниитас переживет нас обоих? – уточнил Сагромах.
Бансабира кивнула:
– Ага. Помнится, Хабур предлагал сделать ставки, кто из нас победит.
– Ну я правда считаю, что из двоих Иден и Ном, Ном умрет первым.
– Пусть живет вечно.
– Пусть.
– Юдейр не объявлялся? – уточнила Бану.
– Вроде, пока нет.
– А от Раду есть вести?
– Есть. Все хорошо. Гайер неплохо справляется.
– Все равно тревожно…
– Бану у, – Маатхас легонько встряхнул жену: дай ей волю начать тревожиться, потом никак не остановишь, – он уехал от нас только два месяца назад.
– Но он один в кресле тана…
– С ним Русса, а ему, я имею в виду Гайеру, столько же, сколько было тебе, когда ты повела войска Сабира Свирепого. Он уже немаленький.
Бансабира немного вздрогнула.
– Да, я помню, – немного пристыженно протянула она.
– Просто всегда хочется, чтобы дети оказались так же сильны как мы, но их участь была милосерднее нашей, – закончил Сагромах за супругу. – Может, пришло время серьезнее подумать над невестой для Гайера? Я все думаю насчет Дарна Вахиифа и его внучек.
– М м, – качнула Бану головой. – От твоих напоминаний о возрасте Гайера я и так чувствую себя старухой, Са! – заигрывая, упрекнула Бану. |