|
Однажды, когда Николай вышел, она заметила какому-то парню: -- Чего ты стесняешься? Чай, не мальчонка на экзаменте... Тот широко усмехнулся. -- С непривычки и раки краснеют... все-таки не свой брат... Иногда приходила Сашенька, она никогда не сидела долго, всегда говорила деловито, не смеясь, и каждый раз, уходя, спрашивала мать: -- Что, Павел Михайлович -- здоров? -- Слава богу! -- говорила мать. -- Ничего, веселый! -- Кланяйтесь ему! -- просила девушка и исчезала. Порою мать жаловалась ей, что долго держат Павла, не назначают суда над ним. Сашенька хмурилась и молчала, а пальцы у нее быстро шевелились. Ниловна ощущала желание сказать ей: "Милая ты моя, ведь я знаю, что любишь ты его..." Но не решалась -- суровое лицо девушки, ее плотно сжатые губы и сухая деловитость речи как бы заранее отталкивали ласку. Вздыхая, мать безмолвно жала протянутую ей руку и думала: "Несчастная ты моя..." Однажды приехала Наташа. Она очень обрадовалась, увидев мать, расцеловала ее и, между прочим, как-то вдруг тихонько сообщила: -- А моя мама умерла, умерла, бедная!.. Тряхнула головой, быстрым жестом руки отерла глаза и продолжала: -- Жалко мне ее, ей не было пятидесяти лет, могла бы долго еще жить. А посмотришь с другой стороны и невольно думаешь -- смерть, вероятно, легче этой жизни. Всегда одна, всем чужая, не нужная никому, запуганная окриками отца -- разве она жила? Живут -- ожидая чего-нибудь хорошего, а ей нечего было ждать, кроме обид... -- Верно вы говорите, Наташа! -- сказала мать, подумав. -- Живут -- ожидая хорошего, а если нечего ждать -- какая жизнь? -- И ласково погладив руку девушки, она спросила: -- Одна теперь остались вы? -- Одна! -- легко ответила Наташа. Мать помолчала и вдруг заметила с улыбкой: -- Ничего! Хороший человек один не живет -- к нему всегда люди пристанут... VIII Наташа поступила учительницей в уезд на ткацкую фабрику, и Ниловна начала доставлять к ней запрещенные книжки, прокламации, газеты. Это стало ее делом. По нескольку раз в месяц, переодетая монахиней, торговкой кружевами и ручным полотном, зажиточной мещанкой или богомолкой-странницей, она разъезжала и расхаживала по губернии с мешком за спиной или чемоданом в руках. В вагонах и на пароходах, в гостиницах и на постоялых дворах -- она везде держалась просто и спокойно, первая вступала в беседы с незнакомыми людьми, безбоязненно привлекая к себе внимание своей ласковой, общительной речью и уверенными манерами бывалого, много видевшего человека. Ей нравилось говорить с людьми, нравилось слушать их рассказы о жизни, жалобы и недоумения. Сердце ее обливалось радостью каждый раз, когда она замечала в человеке острое недовольство, -- то недовольство, которое, протестуя против ударов судьбы, напряженно ищет ответов на вопросы, уже сложившиеся в уме. Перед нею все шире и пестрее развертывалась картина жизни человеческой -- суетливой, тревожной жизни в борьбе за сытость. |
