|
Николай, задумчиво постукивая пальцем по столу, сказал: -- Вы не похожи на себя сегодня, Саша... -- Да? Может быть! -- ответила она и засмеялась счастливым смехом. Мать посмотрела на нее с молчаливым упреком, а Софья напоминающим тоном заметила: -- А мы говорили об Егоре Ивановиче... -- Какой чудесный человек, не правда ли? -- воскликнула Саша. -- Я не видала его без улыбки на лице, без шутки. И как он работал! Это был художник революции, он владел революционной мыслью, как великий мастер. С какой простотой и силой он рисовал всегда картины лжи, насилий, неправды. Она говорила негромко, с задумчивой улыбкой в глазах, но эта улыбка не угашала в ее взгляде огня не понятного никому, но всеми ясно видимого ликования. Им не хотелось уступить настроение печали о товарище чувству радости, внесенному Сашей, и, бессознательно защищая свое грустное право питаться горем, они невольно старались ввести девушку в круг своего настроения... -- И вот он умер! -- внимательно глядя на нее, настойчиво сказала Софья. Саша оглянула всех быстрым, спрашивающим взглядом, брови ее нахмурились. И, опустив голову, замолчала, поправляя волосы медленным жестом. -- Умер? -- громко сказала она после паузы с снова окинула всех вызывающими глазами. -- Что значит -- умер? Что -- умерло? Разве умерло мое уважение к Егору, моя любовь к нему, товарищу, память о работе мысли его, разве умерла эта работа, исчезли чувства, которые он вызвал в моем сердце, разбито представление мое о нем как о мужественном, честном человеке? Разве все это умерло? Это не умрет для меня никогда, я знаю. Мне кажется, мы слишком торопимся сказать о человеке -- он умер. "Мертвы уста его, но слово вечно да будет жить в сердцах живых!" Взволнованная, она снова села к столу, облокотилась на него и тише, вдумчивее продолжала, с улыбкой глядя на товарищей затуманенными глазами: -- Может быть, я говорю глупо, по -- я верю, товарищи, в бессмертие честных людей, в бессмертие тех, кто дал мне счастье жить прекрасной жизнью, которой я живу, которая радостно опьяняет меня удивительной сложностью своей, разнообразием явлений и ростом идей, дорогих мне, как сердце мое. Мы, может быть, слишком бережливы в трате своих чувств, много живем мыслью, и это несколько искажает нас, мы оцениваем, а не чувствуем... -- С вами случилось что-нибудь хорошее? -- спросила Софья улыбаясь. -- Да! -- кивнув головой, сказала Саша. -- Очень, мне кажется! Я всю ночь беседовала с Весовщиковым. Я не любила его раньше, он мне казался грубым и темным. Да он и был таким, несомненно. В нем жило неподвижное, темное раздражение на всех, он всегда как-то убийственно тяжело ставил себя в центре всего и грубо, озлобленно говорил -- я, я, я! В этом было что-то мещанское, раздражающее... Она улыбнулась и снова обвела всех сияющим взглядом. -- Теперь он говорит -- товарищи! И надо слышать, как он это говорит. С какой-то смущенной, мягкой любовью, -- этого не передашь словами! Стал удивительно прост и искренен, и весь переполнен желанием работы. Он нашел себя, видит свою силу, знает, чего у него нет; главное, в нем родилось истинно товарищеское чувство. |
