|
до того времени поживет у лесничего. Брови Саши нахмурились, лицо приняло обычное суровое выражение, и голос звучал сухо. Николай подошел к матери, перемывавшей чашки, и сказал ей: -- Вы послезавтра на свидание идете, так надо передать Павлу записку. Понимаете -- нужно знать... -- Я понимаю, понимаю! -- торопливо отозвалась она. -- Я уж передам... -- Я ухожу! -- заявила Саша и, быстро, молча пожав всем руки, шагая как-то особенно твердо, ушла, прямая и сухая. Софья положила руки на плечи матери и, покачивая ее на стуле, с улыбкой спросила: -- Вы, Ниловна, любили бы такую дочь?.. -- О господи! Хоть день один видеть их вместе! -- воскликнула Власова, готовая заплакать. -- Да, немножко счастья -- это хорошо для каждого!.. -- негромко заметил Николай. -- Но нет людей, которые желали бы немножко счастья. А когда его много -- оно дешево... Софья села за пианино и начала играть что-то грустное. XII На другой день поутру несколько десятков мужчин и женщин стояли у ворот больницы, ожидая, когда вынесут на улицу гроб их товарища. Вокруг них осторожно кружились шпионы, ловя чуткими ушами отдельные возгласы, запоминая лица, манеры и слова, а с другой стороны улицы на них смотрела группа полицейских с револьверами у пояса. Нахальство шпионов, насмешливые улыбки полиции и ее готовность показать свою силу раздражали толпу. Иные, скрывая свое раздражение, шутили, другие угрюмо смотрели в землю, стараясь не замечать оскорбительного, третьи, не сдерживая гнева, иронически смеялись над администрацией, которая боится людей, вооруженных только словом. Бледно-голубое небо осени светло смотрело в улицу, вымощенную круглыми серыми камнями, усеянную желтой листвой, и ветер, взметывая листья, бросал их под ноги людей. Мать стояла в толпе и, наблюдая знакомые лица, с грустью думала: "Не много вас, не много! А рабочего народа -- нет почти..." Отворились ворота, на улицу вынесли крышку гроба с венками в красных лентах. Люди дружно сняли шляпы -- точно стая черных птиц взлетела над их головами. Высокий полицейский офицер с густыми черными усами на красном лице быстро шел в толпу, за ним, бесцеремонно расталкивая людей, шагали солдаты, громко стуча тяжелыми сапогами по камням. Офицер сказал сип-дым, командующим голосом: -- Прошу снять ленты! Его тесно окружили мужчины и женщины, что-то говорили ему, размахивая руками, волнуясь, отталкивая друг друга. Перед глазами матери мелькали бледные, возбужденные лица с трясущимися губами, по лицу одной женщины катились слезы обиды... -- Долой насилие! -- крикнул чей-то молодой голос и одиноко потерялся в шуме спора. Мать тоже почувствовала в сердце горечь и, обращаясь к соседу своему, бедно одетому молодому человеку, сказала возмущенно: -- И похоронить человека не дают, как хочется товарищам, -- что уж это! Росла враждебность, над головами людей качалась крышка гроба, ветер играл лентами, окутывая головы и лица, и был слышен сухой и нервный шелест шелка. |
