|
Он меня ручкой сабли... Ну, и я его тоже -- ка-ак дам палкой! Даже завыл он!.. И, потрясая окровавленным кулаком, закончил срывающимся голосом: -- Погодите, не то будет. Мы вас раздавим без драки, когда мы встанем, весь рабочий народ! -- Скорее! -- торопила мать, быстро шагая к маленькой калитке в ограде кладбища. Ей казалось, что там, за оградой, в поле спряталась и ждет их полиция и, как только они выйдут, -- она бросится на них, начнет бить. Но, когда, осторожно открыв дверку, она выглянула в поле, одетое серыми тканями осенних сумерек, -- тишина и безлюдье сразу успокоили ее. -- Дайте-ка я завяжу вам лицо-то, -- говорила она. -- Да не надо, мне и так не стыдно! Драка честная: он -- меня, я -- его... Мать наскоро перевязала рану. Вид крови наполнял ей грудь жалостью, и, когда пальцы ее ощущали влажную теплоту, дрожь ужаса охватывала ее. Она молча и быстро повела раненого полем, держа его за руку. Освободив рот, он с усмешкой в голосе говорил: -- Куда вы меня тащите, товарищ? Я сам могу идти!.. Но она чувствовала, что он шатается, ноги его шагают нетвердо и рука дрожит. Слабеющим голосом он говорил и спрашивал ее, не дожидаясь ответа: -- Я жестяник Иван, -- а вы кто? Нас трое было в кружке Егора Ивановича, -- жестяников трое... а всех одиннадцать. Очень мы любили его -- царство ему небесное!.. Хоть я не верю в бога... В одной из улиц мать наняла извозчика, усадив Ивана в экипаж, шепнула ему: -- Теперь молчите! -- и осторожно закутала рот ему платком. Он поднял руку к лицу и -- уже не мог освободить рта, рука бессильно упала на колени. Но все-таки продолжал бормотать сквозь платок: -- Ударов этих я вам не забуду, милые мои... А до него с нами занимался студент Титович... политической экономией... Потом арестовали... Мать, обняв Ивана, положила его голову себе на грудь, парень вдруг весь отяжелел и замолчал. Замирая от страха, она исподлобья смотрела по сторонам, ей казалось, что вот откуда-нибудь из-за угла выбегут полицейские, увидят завязанную голову Ивана, схватят его и убьют. -- Выпил? -- спросил извозчик, обернувшись на козлах и добродушно улыбаясь. -- Хватил горячего до слез! -- вздохнув, ответила мать. -- Сын? -- Да, сапожник. А я в кухарках живу... -- Маешься. Та-ак... Махнув кнутом на лошадь, извозчик опять обернулся и тише продолжал: -- А сейчас, слышь, на кладбище драка была!.. Хоронили, значит, одного политического человека, -- из этаких, которые против начальства... там у них с начальством спорные дела. Хоронили его тоже этакие, дружки его, стало быть. И давай там кричать -- долой начальство, оно, дескать, народ разоряет... Полиция бить их! Говорят, которых порубили насмерть. Ну, и полиции тоже попало... -- Он замолчал и, сокрушенно покачивая головой, странным голосом выговорил: -- Мертвых беспокоят, покойников будят! Пролетка с треском подпрыгивала по камням, голова Ивана мягко толкала грудь матери, извозчик, сидя вполоборота, задумчиво бормотал: -- Идет волнение в народе, -- беспорядок поднимается с земли, да! Вчера ночью в соседях у нас пришли жандармы, хлопотали чего-то вплоть до утра, а утром забрали с собой кузнеца одного и увели. |
