Изменить размер шрифта - +

       Осторожный шум у двери разбудил ее, -- вздрогнув, она увидела открытые глаза Егора.
       -- Заснула, прости! -- тихонько сказала она.
       -- И ты прости... -- повторил он тоже тихо. В окно смотрел вечерний сумрак, мутный холод давил глаза, все странно потускнело, лицо

больного стало темным. Раздался шорох и голос Людмилы:
       -- Сидят в темноте и шепчутся. Где же здесь кнопка? Комната вдруг вся налилась белым, неласковым светом. Среди нее стояла Людмила, вся

черная, высокая, прямая.
       Егор сильно вздрогнул всем телом, поднял руку к груди.
       -- Что? -- вскрикнула Людмила, подбегая к нему. Он смотрел на мать остановившимися глазами, и теперь они казались большими и странно

яркими.
       Широко открыв рот, он поднимал голову вверх, а руку протянул вперед. Мать осторожно взяла его руку и, сдерживая дыхание, смотрела в лицо

Егора. Судорожным и сильным движением шеи он запрокинул голову и громко сказал:
       -- Не могу, -- кончено!..
       Тело его мягко вздрогнуло, голова бессильно упала на плечо, и в широко открытых глазах мертво отразился холодный свет лампы, горевшей над

койкой.
       -- Голубчик мой! -- прошептала мать.
       Людмила медленно отошла от койки, остановилась у окна и, глядя куда-то перед собой, незнакомым Власовой, необычно громким голосом сказала:
       -- Умер...
       Она согнулась, поставила локти на подоконник и вдруг, точно ее ударили по голове, бессильно опустилась на колени, закрыла лицо руками и

глухо застонала.
       Сложив тяжелые руки Егора на груди его, поправив на подушке странно тяжелую голову, мать, отирая слезы, подошла к Людмиле, наклонилась над

нею, тихо погладила ее густые волосы. Женщина медленно повернулась к ней, ее матовые глаза болезненно расширились, она встала на ноги и дрожащими

губами зашептала:
       -- Мы вместе жили в ссылке, шли туда, сидели в тюрьмах... Порою было невыносимо, отвратительно, многие падали духом...
       Сухое, громкое рыдание перехватило ей горло, она поборола его и, приблизив к лицу матери свое лицо, смягченное нежным, грустным чувством,

помолодившим ее, продолжала быстрым шепотом, рыдая без слез:
       -- А он всегда был неутомимо весел, шутил, смеялся, мужественно скрывая свои страдания... старался ободрить слабых. Добрый, чуткий,

милый... Там, в Сибири, безделье развращает людей, часто вызывает к жизни дурные чувства -- как он умел бороться с ними!.. Какой это был товарищ,

если бы вы знали! Тяжела, мучительна была его личная жизнь, но никто не слыхал жалоб его, никто, никогда! Я была близким другом ему, я многим

обязана его сердцу, он дал мне все, что мог, от своего ума и, одинокий, усталый, никогда не просил взамен ни ласки, ни внимания...
       Она подошла к Егору, наклонилась и, целуя его руку, тоскливо, негромко говорила:
       -- Товарищ, дорогой мой, милый, благодарю, благодарю всем сердцем, прощай! Буду работать, как ты, не уставая, без сомнений, всю жизнь!..

Прощай!
       Рыдания потрясали ее тело, и, задыхаясь, она положила голову на койку у ног Егора.
Быстрый переход