|
-- Ну, и я не пойду. Нет, -- каковы ребята, а? Сидят вроде того, как будто они только и есть настоящие люди, а остальные все -- ни при чем! Федька-то, а? К ним подошел отец Самойлова, держа шапку в руке. Он угрюмо улыбался и говорил: -- Мой-то Григорий? От защитника отказался и разговаривать не хочет. Первый он, слышь, выдумал это. Твой-то, Пелагея, стоял за адвокатов, а мой говорит -- не желаю! И тогда четверо отказались... Рядом с ним стояла жена. Часто моргая глазами, она вытирала нос концом платка. Самойлов взял бороду в руку и продолжал, глядя в пол: -- Ведь вот штука! Глядишь на них, чертей, понимаешь -- зря они все это затеяли, напрасно себя губят. И вдруг начинаешь думать -- а может, их правда? Вспомнишь, что на фабрике они все растут да растут, их то и дело хватают, а они, как ерши в реке, не переводятся, нет! Опять думаешь -- а может, и сила за ними? -- Трудно нам, Степан Петров, понять это дело! -- сказал Сизов. -- Трудно -- да! -- согласился Самойлов. Его жена, сильно потянув воздух носом, заметила: -- Здоровы все, окаянные... И, не сдержав улыбки на широком, дряблом лице, продолжала: -- Ты, Ниловна, не сердись, -- давеча я тебе бухнула, что, мол, твой виноват. А пес их разберет, который виноват, если по правде говорить! Вон что про нашего-то Григория жандармы со шпионами говорили. Тоже, постарался, -- рыжий бес! Она, видимо, гордилась своим сыном, быть может, не понимая своего чувства, но ее чувство было знакомо матери, и она ответила на ее слова доброй улыбкой, тихими словами: -- Молодое сердце всегда ближе к правде... По коридору бродили люди, собирались в группы, возбужденно и вдумчиво разговаривая глухими голосами. Почти никто не стоял одиноко -- на всех лицах было ясно видно желание говорить, спрашивать, слушать. В узкой белой трубе между двух стен люди мотались взад и вперед, точно под ударами сильного ветра, и, казалось, все искали возможности стать на чем-то твердо и крепко. Старший брат Букина, высокий и тоже выцветший, размахивал руками, быстро вертясь во все стороны, и доказывал: -- Волостной старшина Клепанов в этом деле не на месте... -- Молчи, Константин! -- уговаривал его отец, маленький старичок, и опасливо оглядывался. -- Нет, я скажу! Про него идет слух, что он в прошлом году приказчика своего убил из-за его жены. Приказчикова жена с ним живет -- это как понимать? И к тому же он известный вор... -- Ах ты, батюшки мои, Константин! -- Верно! -- сказал, Самойлов. -- Верно! Суд -- не очень правильный... Букин услыхал его голос, быстро подошел, увлекая за собой всех, и, размахивая руками, красный от возбуждения, закричал: -- За кражу, за убийство -- судят присяжные, простые люди, -- крестьяне, мещане, -- позвольте! А людей, которые против начальства, судит начальство, -- как так? Ежели ты меня обидишь, а я тебе дам в зубы, а ты меня за это судить будешь, -- конечно, я окажусь виноват, а первый обидел кто -- ты? Ты! Сторож, седой, горбоносый, с медалями на груди, растолкал толпу и сказал Букину, грозя пальцем: -- Эй, не кричи! Кабак тут? -- Позвольте, кавалер, я понимаю! Послушайте -- ежели я вас ударю и я же вас буду судить, как вы полагаете. |
