Сегодня даже в запахе жимолости, исходящем от сидевшей рядом Вероники, Рафи уловил какую‑то тревожную нотку.

– Что с тобой? – серьезно спросила Вероника.

– Не знаю… Голова болит немного.

– Перестань. Кого ты хочешь обмануть?

– Никого, – сказал Рафи. – Честно говоря, я сам не знаю, что со мной.

– Нервничаешь?

–Да нет.

Он вытянул вперед правую руку.

– Видишь, пальцы не дрожат.

Это было одним из элементов их полушутливого ритуала. Он появился год назад, сразу после того, как Рафи убил быка, поднявшего на рога Луиса и еще одного деревенского парня. Тогда Рафи перестал быть клоуном, а стал самым настоящим матадором. Перед первым боем Рафи в новом качестве Вероника зашла к нему в фургон и увидела, что тот никак не может завязать тесемки на куртке. Пальцы дрожали и не могли справиться с узлом. Она без слов подошла к матадору и помогла ему. После чего спросила:

«Как же ты собираешься сражаться? Мулета будет так трястись у тебя в руках, что бык просто сойдет с ума, не зная, куда ему бросаться».

Несмотря на волнение, Рафи отшутился: «Так я его и одолею. Просто сведу с ума».

«Как бы он тебя не свел в могилу, – сказала Вероника. – Перестань дергаться. Ты теперь матадор, а не шут. Шут бояться может. Тореро – нет. Ему просто нечего бояться. Даже если он умрет, он умрет, как матадор».

После этих слов руки Рафи дрожать перестали. Словно по волшебству.

Того быка он убил. Может быть, не так чисто и красиво, как мог бы, но все‑таки убил. И после этого перед каждым боем Вероника проверяла, не дрожат ли у Рафи руки. Поначалу всерьез, потом лишь для того, чтобы не нарушать обычая. Они оба хорошо помнили, к чему привел такой пустяк, как нарушение устоявшегося ритуала. Память о гибели Луиса была свежа у обоих.

– Вижу, – сказала Вероника. – Но я так же хорошо вижу, что ты не в себе. Рассказывай, что случилось?

– Ничего не случилось. Честно. Сам не знаю… Мне очень не нравится этот город. Наверное, дело в этом. Просто не нравится город. Не нравится, что он сделал с людьми, живущими в нем. И, что хуже всего, мне чертовски не хочется выступать перед этими людьми… Понимаешь, мне кажется, что выступать я буду не перед людьми, а перед самим городом. Никак не могу от этой мысли отделаться. Кажется, что не услышу там ни криков, ни аплодисментов… ничего. Только звуки города. Что‑то вроде завывания ветра в пустынных переулках да хлопанья ставен.

– Это вовсе не то, о чем ты должен сейчас думать.

– Знаю, – резко сказал Рафи. – Твой отец мне еще вчера говорил, о чем я должен думать. Но это не мысли. Это чувство. Или предчувствие – называй, как хочешь. Мысли я отогнать могу, но чувство…

– Все будет хорошо, Рафи, – Вероника осторожно взяла ладонь юноши. – Все будет хорошо. Я понимаю, о чем ты говоришь. У меня у самой такое чувство… Оно возникает каждый раз, когда я приезжаю сюда. Да, да, отец не говорил тебе? Мы уже выступали здесь. И знаешь, если бы у меня был выбор, я бы никогда не появлялась в столице. Есть здесь что‑то нехорошее. Правда, порой кажется, что тут хозяин сам город, а не люди… В городках поменьше такого нет, верно?.