На извозчиках они доехали до дома № 57 по Невскому проспекту и вошли в подворотню, сопровождаемые внимательным, запоминающим взглядом Анисима. Боневич прямиком прошел в нужный подъезд, поднялся к двери, поперек которой была наклеена длинная белая полоска бумаги с фиолетовым гербом, извлёк из кармана связку ключей. Посмотрев вверх и вниз и убедившись, что в подъезде более никого нет, Боневич скомандовал полицейскому:

— Чеботарев, постой-ка в дверях, пока я дверь открывать буду. Лишние глаза нам ни к чему.

— Слушаюсь! — ответил полицейский и встал в самых дверях, загородив вход в подъезд.

Боневич принялся открывать замки на двери в кассу.

— Там ничего ценного не осталось? — поинтересовался Шумилов.

— Не извольте беспокоиться. Миронович официально объявил о прекращении всех ссудных операций через газету и вернул все вклады. Все, что было ценного, из помещения вынесено. Разумеется, с ведома следователя Сакса, — заверил Боневич.

Вскрыв, наконец, опечатанную дверь, Боневич пригласил всех войти.

Шумилову пахнул в лицо несвежий запашок необитаемого жилья. В прихожей было темно и тоскливо. Дождавшись, когда Владимир Иванович плотно прикрыл входную дверь, Шумилов обошёл прихожую и открыл двери в помещение конторы и в кухню. Стало немного светлее, но общее ощущение тоски не рассеялось. Чтобы как-то взбодриться, он обратился к Семеновой:

— Ну-с, что скажете, Катерина Николаевна? Узнаёте это место? Можете показать, где же вы ударили Сарру?

Она словно и не слышала вопроса, молча озираясь по сторонам. Лишь через полминуты выдавила из себя:

— Как тут все… по-другому при дневном свете. Тогда ведь ночь была. Темно.

— Где началось нападение? — снова спросил Шумилов.

— Да прямо здесь, в прихожей. Подле входной двери. Опустила руку в сумочку, взялась за гирьку, когда Сарра вернулась, я ей шварк! — в висок, она кулём и завалилась.

— Сколько раз вы ударили Сарру? Покажите, как это было.

Но Семенова уже сделала несколько шагов по направлению кухни. Шумилов пошел следом, зорко следя за ее малейшими движениями.

— Так сколько раз вы ударили? — повторил он свой вопрос.

— Ах, да я не помню! Да разве это важно? Один или два раза. Вряд ли больше.

Она была уже на пороге маленькой комнатки, вошла в неё и уставилась на большое кресло, вплотную приставленное к маленькой узкой двери. Кресло, как, впрочем, и остальную мебель в комнате, закрывал большой полотняный мешок. С одной стороны чехол этот был завернут вверх, обнажая большое бурое пятно на обивке кресла. Шумилов удивился тому, что кресло не забрали, как вещдок.

Семенова смотрела с большим любопытством на кресло и на пятно. Она ничуть не заволновалась, не всплеснула руками и не спрятала лицо в ладонях, как того можно было ожидать от экзальтированной барышни. Только любопытство и никаких эмоций.

— Скажите, а как стояла мебель в этой комнате? — спросил Шумилов, помня, что расстановка стульев, кресел и дивана служила одной из улик против Мироновича.

Семенова озадаченно посмотрела на Шумилова. Было видно, что она не понимает вопроса.

— Да какая разница? Вы надо мной смеётесь, что ли? Не помню я! — в её голосе проскользнули нотки раздражения.

— Вы переставляли стулья и кресло? — вмешался Боневич.

— Нет, нет и нет, ничего не двигала. Мне незачем было здесь что-то двигать.

— Итак, вы потащили тело сюда, — продолжал Боневич.