Хотя последнее желание, конечно же, было неосуществимо.

Безак в своих манипуляциях с векселями шел против всех правил приличного общества. Традиция карточной игры среди представителей благородного сословия запрещала выписывать вексель под игру. Другими словами, игра велась только под деньги либо реальные ценности, внесенные в банк игры.

Российский закон не признавал карточного долга, он потому и назывался «долгом чести», что юридическому взысканию не подлежал. Только честь проигравшего была гарантией возврата денег. В девятнадцатом столетии многие распоряжения российских самодержцев были прямо направлены на ограничение неумеренной азартной игры. Во второй половине века открытая безудержная игра «под векселя», дома или земли, процветавшая веком ранее, сделалась уже весьма затруднительной. Поэтому фанатики игры по-крупному взяли моду выезжать в крупные европейские казино.

Тем не менее крупная игра в Петербурге продолжала существовать. Велась она в особых игровых домах, замаскированных под клубы, попасть в которые можно было только по особой рекомендации. Полиция периодически громила такие притоны, но они открывались вновь, как бы кочуя по городу.

Несомненно, Безак подвизался при одном из таких «клубов». Трудно сказать, мошенничал ли он во время игры, но ему удавалось иногда неплохо выигрывать. Если кто-то из участников партии отчаянно, проигрывался, ему разрешали внести в банк вексель либо его упрощенный аналог — долговую расписку. Разумеется, при этом обращалось внимание на личность проигравшего: это должен был быть человек благородный, желательно молодой и из безусловно состоятельной семьи. Векселя честных, но нищих были никому не нужны, поскольку получить по ним деньги все равно практически не представлялось возможным.

Дальнейшая судьба подобного векселя могла сложиться двояко: либо должник находил деньги и сам выкупал его обратно (что случалось далеко не всегда), либо его предъявляли родителям неудачника и живописно объясняли происхождение сего документа.

В принципе, родители могли отказаться от погашения долгов сына, и такие случаи были известны. В этом случае обладатель векселя оставался, что называется, с носом. Но обычно родители предпочитали спасти репутацию своего глупого чада и после определенных переговоров вексель выкупали. Во всех этих операциях была немалая доля шантажа, поэтому немудрено, что Безака уволили из армии, едва только стало известно о его проделках с карточными долгами.

Дом Швидленда за те несколько дней, что минули с момента последнего появления здесь Шумилова, ничуть не изменился. Все тот же седовласый приказчик заседал в конторе домоправителя, все такими же грязными оставались лестницы, разве что к общему шуму и гаму добавился грохот выгружаемых во дворе дров. Дело шло к зиме, и владельцы доходных домов спешили запастись топливом до наступления холодов. Приказчик, разумеется, вспомнил Шумилова и, памятуя о полученных от него деньгах, поспешил избавиться от назойливого посетителя — какой-то старушки, добивавшейся застекления в её комнате форточки. Шумилов перешел к делу не мешкая, приказчик явно был тот еще пройдоха, и с ним можно было говорить открытым текстом.

— Як вам, любезнейший господин… м-м…

— Варнавский, — подсказал приказчик.

— Господин Варнавский, я с ещё одной маленькой просьбой. Надо бы взглянуть на комнату, в которой жила Екатерина Семенова. Буквально на минутку зайдем и выйдем, — Шумилов показал приказчику серебряную трехрублевую монету и опустил её ему в нагрудный карман.

— То есть просто открыть комнату? — уточнил на всякий случай приказчик.

— Да. Я просто подойду и посмотрю в окошко.

— Сей момент. Для нас это никаких сложностей не составит, — приказчик нырнул головой под стол, задвигал по полу какую-то коробку, загремел ключами и через полминуты вернулся в вертикальное положение.