Путилин сделал паузу, строго глядя в глаза Шумилову, словно проверяя, как тот его понял. Затем извлек из кармана жилета часы с императорским вензелем, не иначе как высочайший подарок, и добавил:

— Сейчас семнадцать часов двадцать восьмого сентября. Потрудитесь до семнадцати часов двадцать девятого сентября представить своего убийцу.

С этими словами он, не прощаясь, вышел за дверь. Полицейский доктор, на протяжении всего разговора продолжавший обрабатывать ступни Шумилова, посмотрел вслед Путилину и покачал головой:

— Очень сердит Иван Дмитриевич, ну очень! Нечасто таким его можно видеть!

На душе Алексея Ивановича скребли кошки. Он винил себя за проявленное ребячество. Результат самонадеянности был весьма печален: Шумилов упустил подельника Семеновой, векселя Безака не сумел сохранить и отдал их Путилину, отчасти раскрыл последнему результаты работы Карабчевского, получил от начальника Сыскной полиции ультиматум и тем подвел своего работодателя.

Все вышло как-то предельно глупо. Хуже всего было то, что Шумилов не мог ходить. Врач запретил нагружать ноги в ближайшие дни.

Весь путь до дома, проделанный в компании Агафона Иванова, Алексей мучился угрызениями совести. Агафон не лез ему в душу и дипломатично разговаривал о погоде. Подъехав к дому на Фонтанке, сыщик сбегал за дворниками, которые на руках донесли Шумилова до квартиры. Там Алексей написал короткую записку Карабчевскому, в которой просил последнего немедленно к нему явиться, и отправил с нею одного из дворников.

Госпожа Раухвельд была шокирована видом забинтованных ног Шумилова и поначалу решила, что он попал либо под ломового извозчика, либо под омнибус. С присущей женщинам практичностью, госпожа Раухвельд тут же озаботилась поисками кресла-каталки, благо среди её квартиросъемщиков был практикующий врач. Не прошло и часа, как в распоряжении Шумилова уже оказалось большое скрипучее сооружение на колесах, которые надлежало крутить руками. Алексей еще не овладел толком управлением креслом и, развлекаясь, катался по комнатам, как появился Карабчевский.

Вообще-то Николая Платоновича следовало ожидать позже, возможно даже утром следующего дня. Но записка Шумилова, видимо, до такой степени его

встревожила, что он примчался на зов без промедления.

— Слава бежит впереди вас! — объявил Карабчевский, снимая и подавая пальто горничной. — Меня уже оповестил Боневич о револьверной стрельбе в доме Швидленда и о том, что туда направил стопы сам Путилин. Скажите, какого рожна вы очутились в доме Швидленда?

Шумилов обстоятельно пересказал ту цепь событий, что привела его на Разъезжую улицу, о неожиданном выходе Безака с револьвером в руке, о последовавшей драке. Наконец, как можно точнее воспроизвел разговор с Путилиным.

— Я понимаю, почему начальник сыскной полиции решил лично побывать на Разъезжей, — задумчиво проговорил Карабчевский. — После визита к вам Иванова и Гаевского он понял, что у нас что-то есть. Разумеется, встревожился. Ведь наш успех фактически означает провал официального следствия, не сумевшего отыскать настоящего преступника. Путилин интересовался фамилиями?

— Я дал понять, что без вашей санкции ничего конкретного не скажу. Поэтому Путилин пока ничего не знает ни про Семенову, ни про Безака.

— Насчет последнего я с вами не соглашусь, — возразил Карабчевский.