Окончательная версия событий в её изложении сводилась теперь к следующему: убийство Сарры Беккер было совершено Иваном Мироновичем по неизвестной ей причине. Сама она, став невольной свидетельницей преступления, получила от него за своё молчание деньги и некоторые ценные вещи, которые Миронович своими руками извлек из застекленной витрины. В дальнейшем эти вещи Семенова якобы передала Безаку, не объясняя их происхождение.

Миронович, Семенова и Безак должны были предстать перед судом с участием присяжных заседателей. Заслушивание трех дел на одном процессе объективно было на руку обвинению, потому что при любом исходе слушаний, даже самом неблагоприятном для обвинения, кто-то из этой троицы, скорее всего, был бы осужден. Адвокатам, дабы отвести обвинение от своего подзащитного, вольно или невольно пришлось бы прибегнуть к тактике разделения защиты, следствием которой явилась бы необходимость «топить» другого обвиняемого, помогая тем самым прокурору.

Уже до суда в некоторых газетных публикациях стала высказываться та точка зрения, что в подобных процессах, объединяющих нескольких обвиняемых одновременно, эти самые обвиняемые остаются без должной защиты. Раздавались предложения о раздельном рассмотрении дел Мироновича и Семёновой — Безака, ведь трое обвиняемых не были связаны ни общностью преступного умысла, ни уговором о совместных действиях, ни разделением функций в процессе совершения убийства, а значит, не являлись бандой. Однако подобное разделение было не в интересах прокуратуры и потому не состоялось.

Прошло лето, такое быстротечное в холодном петербургском климате. Особенность бюрократической системы Российской империи заключалась в том, что в летние месяцы активность самых различных сфер административного аппарата замирала и оживлялась вновь только с приходом осенних холодов. Чиновники всех мастей возвращались в Петербург со своими семействами, кто-то из собственных имений, кто-то с пригородных дач, кто-то из-за рубежа. В министерствах и ведомствах начиналось привычное коловращение, циркуляция идей, реанимация невыполненных планов и буйство административных порывов.

В один из октябрьских неприкаянных дней 1884-го года Алексей Иванович Шумилов, проезжая мимо дома № 57 на Невском проспекте, обратил внимание на то, что яркая вывеска «Касса ссуд. Миронович И. И.», которую, бывало, видно было издалека, исчезла со своего места. Он до такой степени заинтересовался этим обстоятельством, что слез с извозчика и завернул в подворотню. Во дворе было пусто и мрачно. Алексей Иванович по старой памяти заглянул в дворницкую. Там у окна, на низеньком табурете, склонив голову к коленям, сидел дворник Анисим Щеткин. Он, орудуя шилом, латал большие валенки.

— Анисим, — позвал его Алексей, — здравствуй, братец, помнишь меня?

— Конечно, — весомо отозвался дворник. — Вы — репортер. А еще вы бывали у нас с полицией в прошлом годе, в кассу ссуд поднимались.

— Да, было дело. Моя фамилия Шумилов, — Алексей решил не напоминать дворнику, что некогда представлялся «Эразмом Иноземцевым». — А скажи-ка, Анисим, кто снял вывеску кассы Мироновича с проспекта?

— Дык, я же и снял. Приказ такой вышел от Ивана Иваныча, вот и снял.

— Вот те раз! А когда же это он тебе приказал?

— Да как во второй раз его «взяли», так и приказал. Вернее, через жёнку свою передал.

— Понятно. А как думаешь, за дело его «взяли»?

— Да кто ж это знает-то? Хотя жаль человека… Хороший был хозяин… Но видать, осерчал на нас господин Миронович, — со вздохом заключил Щеткин.