|
.. Что со мной? - Молчите, молчите, - прошептала она повелительно и, пожалуй, даже ласково. - Ни слова по-русски. Если хотите жить, молчите. Позже я объясню... Но мне и самому не хотелось говорить: так я был слаб. Голова закружилась опять, и я закрыл глаза, а когда открыл снова, незнакомки уже не было. Я стал медленно приходить в себя и всматриваться в то, что меня окружало. Бело и светло. Я находился в больничной палате. Да, несомненно, я находился в больнице. Белые стены, белые столики, никелированные кровати. Два больших окна, из которых льется ослепительный золотистый летний свет. В палате всего три койки. На одной из них, у окна, лежу я, на другой, в стороне от меня, у дверей, еще какой-то больной, третья, у противоположной стены, пустая. И вдруг я сразу вспоминаю все, - наконец-то я совершенно очнулся! - весь этот странный вечер, непонятные события и недосказанные фразы и точку, поставленную пулей, направленной в мое сердце... Я с трудом поднял руку, непослушную, слабую и как будто не принадлежащую мне, и провел ладонью по груди... Да, грудь забинтована, в меня действительно стреляли. Сколько времени лежу я в этой больнице и почему здесь находится эта женщина? - Товарищ... - позвал я больного, лежащего возле дверей, но он мне не ответил, даже не пошевелился. Позже я узнал, что он, к моему счастью, просто не слышал, не мог слышать мой зов. В это время послышались голоса, двери распахнулись, и в палату вошло много людей, все они были в белых халатах и в белых шапочках, и я сообразил, что это врачебный обход. Вошедшие были в хорошем настроении, смеялись и обменивались шутками, но почему-то все говорили по-немецки. Прежде всего они подошли к больному, который лежал около дверей. Один из вошедших, молодой приземистый толстяк, быстро заговорил, я с трудом разбирал его речь. Видимо, он докладывал о состоянии больного. В группе выделялся другой человек, долговязый и какой-то очень сухой, почти старик, с надменной, высоко поднятой птичьей головкой; он был центром группы, все остальные - и это было заметно - были подчиненными. - Господин профессор, господин профессор, - то и дело титуловал старика толстяк, обращаясь к нему и что-то рассказывая о больном. - Очень хорошо, - сердито произнес старик и, внезапно оборвав толстяка, поднял вверх худую, жилистую руку, показал своим спутникам четыре длинных растопыренных пальца и деловито перечислил: - Один, два, три, четыре... Все! Только спустя четыре дня я понял, что хотел сказать этим старик, и преисполнился к нему уважением. Затем старик повернулся в мою сторону, и все подошли ко мне. На этот раз заговорил не толстяк, а та самая таинственная женщина, которая была виновницей моего пребывания в этой палате и все с большей и большей очевидностью начинала играть какую-то роль в моей судьбе. |
