Очнувшись от дум, Джулия огляделась. Она всё ещё находилась на Франклин-стрит, и впереди показался особняк, где обитала Салли Труслоу. Джулия так и не набралась смелости проведать её и очень этого стыдилась. Усадьба подавляла своим великолепием. Слабый дневной свет отражался в окнах, но сквозь стёкла всё равно было видно роскошное внутреннее убранство помещений. Проходя мимо подъезда, Джулия испытала сильнейшее искушение перейти дорогу и нажать ручку звонка, но удержалась. Приходить в гости (пусть даже в дом с дурной славой), размахивая двумя кровящими тушками, — не самый удачный способ спасти заблудшую душу. А именно ради спасения заблудшей души, убеждала себя Джулия, её так влекло к Салли Труслоу.

За особняком потянулись кварталы домов с наглухо запертыми дверями и ставнями. Здешние жители бежали от янки. Последние дни город стал безопаснее. Увеличилось количество военных патрулей, охраняющих покинутые здания и переворачивающих вверх дном бедные районы в поисках дезертиров (газеты, правда, утверждали, что власти ловят не дезертиров, а шпионов). Ричмонд полнился страхом и слухами. Враг был у самых ворот столицы.

Добравшись до родительского дома, Джулия задержалась на миг у порога. С реки доносилось приглушённое громыхание пушек. Джулия закрыла глаза и мысленно вознесла молитву Господу, прося, чтобы все молодые люди вернулись домой невредимыми, а перед её внутренним взором внезапно появился образ Натаниэля Старбака. И это было так странно, что она не удержалась от смеха. Смеясь, она внесла двух кроликов в дом и плотно притворила за собой дверь.

Письмо Бельведера Делани к подполковнику Торну неделю пролежало в тайнике у чернокожего сапожника на станции Кэтлетт-стейшн. Ежедневно сапожник добавлял в тайник другие письма, пока их не набралось достаточно, чтобы стоило предпринимать ради них дальний поход. Все шестнадцать посланий сапожник вложил в один большой конверт, адресованный подполковнику Торну, запер мастерскую и, оповестив соседей, что идёт разносить готовые заказы далеко живущим клиентам, с полной сумкой латаных башмаков, в подкладке которой был зашит конверт, поковылял на север. Выйдя за пределы родных мест, он путешествовал только по ночам, чтобы не попасться в лапы конным разъездам партизан Конфедерации, сначала вздёргивавшим встреченного негра на ближайшем суку, а уж потом разбиравшимся, свободный негр или беглый. Спустя две ночи сапожник вышел к лагерю пенсильванской пехоты южнее Потомака:

— Работу ищешь, Самбо? — окликнул негра сержант.

— Нет, только почтальона, сэр. — смиренно ответствовал сапожник, сдёрнув с голову шляпу.

— Почтовый фургон найдёшь около палатки маркитанта, но учти, я за тобой слежу! Слямзишь что-нибудь, рвань черномазая, шкуру с тебя спущу и повешу, как стрелковую мишень для моих парней. Усёк?

— Усёк, сэр! Спасибо, сэр!

Почтовый чиновник принял у сапожника толстый конверт, франкировал его и, отсчитав сдачу, велел чёрному убираться с глаз долой. На следующий день конверт был добавлен к доброй сотне других конвертов на столе подполковника Торна, служащего в ведомстве Генерального инспектора. Отдел подполковника испытывал отчаянную нужду в людях, как, впрочем, и ведомство в целом, ибо на департамент главного инспектора взваливали все заботы и задания, от которых смогли отвертеться прочие службы. В числе иных ведомству был вменён разбор разведданных, получаемых из Конфедерации; работа, с которой лучше справилось бы бюро Пинкертона, но правительство США не разделяло веры генерала МакКлеллана в способности бывшего полицейского детектива, а потому все сведения направлялись в привычный отстойник — в ведомство Генерального инспектора.