Альбина Васильевна прищурилась с той самой полуулыбкой, с которой опытная женщина смотрит на мальчика, забывшего, что он уже взрослый.

— Та, от которой девицы томно вздыхают, — произнесла она с нарочитой серьёзностью, будто читала статью из старой газеты. — Высокий, красивый, а в ваши волосы, простите, так и хочется вплетать васильки.

Она широко улыбнулась, явно не упустив, как вспыхнули мои щеки, и, надо сказать, не пожалела, что бросила в огонь этот хворост.

— Были бы вы кривым и убогим, — продолжила она уже мягче, — я бы, может, ненадолго и поверила, что вы пожелаете остаться здесь. Что захотите стать важным человеком в этом забытом Всевышним крае.

В её словах не было злобы. Только усталость и правда.

Я уже собирался что-то ответить, но взгляд зацепился за её жест. Когда она упомянула Всевышнего, то не стала, как полагалось в Северске, сотворять священный знак. Не коснулась лба, не провела ладонью над грудью. Вместо этого её пальцы осторожно легли на небольшой камень, что качнулся на шнурке у неё на груди. Я попытался рассмотреть этот талисман. Камень был бледный, с прожилками, будто застывшая капля молнии в смоле.

Спустя мгновение, секретарь запахнула ворот рубашки, скрыв украшение. Словно вспомнив, что мы не на кухне за чаем, а при официальном разговоре, Сделала это спокойно, без спешки, как будто не прятала, а просто убирала лишнее.

И всё это про молчание, камень, васильки — осталось между нами, как неофициальная сноска к этому разговору.

— Я давно не верю в подобные сказки, Николай Арсеньевич, — тихо произнесла Альбина, и в голосе её не было горечи.

Я кивнул, не сразу находя слова. Потом медленно, будто нащупывая их изнутри, проговорил:

— Не знаю, сколько мне удастся оставаться на этом месте… может, месяц, может, год. Но могу заявить со всей ответственностью: всё, что я делаю на своём посту я делаю ради княжества. Пусть я регент, но…

Договорить не успел. Потому что в этот момент снаружи, со стороны окна, раздался глухой удар. Неожиданный, плотный, будто кто-то швырнул мокрую тряпку в стекло.

Альбина резко обернулась, и я увидел, как её плечи дёрнулись от неожиданности. В окне осталось распластанное по стеклу перо, соскользнувшее по поверхности и исчезнувшее внизу.

— Вот и верь потом, что вороны умные… — чуть прищурившись, глухо выругалась женщина.

Я не стал ничего добавлять. Потому что в такие моменты лучше помолчать. Когда даже птица, не дождавшись конца фразы, решила коротко, но с эффектом вставить своё мнение.

Альбина Васильевна без суеты поднялась на ноги и подошла к окну. Ловким движением откинула запор и распахнула раму, впуская в кабинет тёплый воздух с улицы и аромат молодой листвы. Ветер скользнул по шторам, как любопытный гость, заглядывающий без приглашения.

— Однажды я прикормила раненую ворону, которую подобрала на площади, — негромко сказала она, глядя вниз. — Та повадилась залетать в обед, чтобы полакомиться чем-нибудь вкусным. Умная, ничего не скажешь. Но стоит вымыть окна, как обязательно пытается пролететь сквозь стекло. Как будто каждый раз забывает, что мир не всегда такой прозрачный, как кажется.

Я чуть приподнял бровь, а потом посоветовал:

— А вы наклейте изнутри на стекло вырезанную из бумажной салфетки фигурку.

Она обернулась через плечо с любопытством.

— Моя сестра в детстве так делала, — пояснил я. — Помечала закрытые окна, чтобы птицы в них не бились. Говорила, мол, пусть знают, что границы есть. Даже у воздуха.

— Попробую, — кивнула она, задумчиво, уже в голосе отзвуки воспоминания. Потом потянулась к небольшой вазочке на подоконнике, взяла оттуда орешек и аккуратно положила его снаружи.