— Надеюсь, поймёт наконец, — пробормотала она и осторожно закрыла раму. Стекло дрогнуло, словно соглашаясь.

Секретарь вернулась на своё место со спокойствием, с каким хозяйка возвращается к шитью после разговора на крыльце — будто ничего особенного не произошло, и всё в этом мире по-прежнему идёт своим чередом.

— Вы простите меня за откровенность, князь, — сказала она тихо, почти виновато. В голосе не было ни колкости, ни расчёта — только простая человеческая неловкость. — Я не хотела вас задеть. И, наверное, я ждала, что вы возразите… Скажете, что тут навсегда. Что и впрямь спасёте Северск.

Я задержал дыхание, посмотрел на неё прямо.

— Я сделаю всё, что от меня зависит, чтобы княжество не погибло, — сказал я, просто и искренне.

Она чуть склонила голову к плечу, будто прислушивалась к чему-то в себе. В этот момент её глаза, на мгновение полыхнули зелёным. Не ярко, не пугающе, а едва заметно, словно сквозь них прошёл отблеск пламени или луговой травы под солнцем.

Я моргнул. Морок рассеялся, как бывает с тенями в полдень. Передо мной снова сидела всё та же женщина. Чуть за сорок, с карими глазами, в которых читалась усталость от недоверия и осторожная вера в то, что, может быть, не всё ещё потеряно. Волосы её тёмные, но с отчётливыми фиолетовыми прядями.

Я молча кивнул. Намёков было достаточно. И слов тоже.

— Вы ведь ко мне заглянули не просто так, —вдруг усмехнулась Альбина Васильевна прищурившись. — У вас ко мне дело?

— Вас не проведёшь, — признался я с показной капитуляцией и развёл руки в стороны. — Мне нужна ваша помощь.

Я чуть подался вперёд, упершись локтями в подлокотники.

— Недавно я принял решение: будем принимать жалобы и предложения от жителей Северска. Мой кабинет в управе простаивает без дела. Я хочу сделать там приемные дни для личного приема граждан.

Альбина чуть кивнула, но промолчала. Вид у неё был такой, как у человека, который знает, куда всё это приведёт, но из уважения даёт собеседнику договорить.

— Уж не знаю, как всё это велось во времена моего предшественника, — добавил я, не без лёгкой тоски по отсутствующему образцу.

— Он появлялся в Управе только тогда, когда назначал встречи с нужными людьми, — сухо пояснила собеседница, поправив одну из стопок на столе. — Не больше. А так, в основном передавал распоряжения через советников.

Она вздохнула, будто от воспоминания, которое не хотелось держать в голове, но и выбросить было нельзя.

— Пётр Ильич в шутку называл кабинет князя Плахой. Говорил, что туда вызывают только чтобы наказать или погрозить пальцем. И, надо признать, в народе это прижилось. У нас даже одна управляющая однажды у начальника отпросилась с работы с формулировкой: «Князь к себе вызывает. На Плаху».

Я слегка приподнял бровь. Вот так вот — пришёл с добрым намерением найти общий язык с подданными, а вместо этого выясняешь, что сидишь в управе, из которой, по Северским слухам, выходят либо заплаканные, либо с зарубкой на репутации.

— Ясно, — кивнул я, не слишком бодро, но с решимостью, которую уже не хотелось прятать. — Но я хочу попробовать работать с населением.

Слово прозвучало суховато, казённо, и я сразу понял, как оно режет слух в этом кабинете с кружевами на воротниках и орешками на подоконнике. Потому добавил, чуть мягче:

— Вы же понимаете, что жители в нашем княжестве не простые…

Фраза повисла в воздухе, будто кто-то на потолке нажал на кнопку «пауза». Я смотрел на Альбину, она — на меня. А в помещении повисла тишина Даже стрелки на настенных часах словно замерли, будто задумались, стоит ли сейчас тикать или подождать развязки.

И вот в этой тишине мне вдруг подумалось, что Морозов, в своей вечной подозрительности, мог быть прав.