Она оказалась рядом через мгновение. Рука схватила меня за плечо. Хватка вышла крепкой. И я практически на автомате активировал силовой щит, и активировал плетение толчка, который отбросил девушку на пару шагов. Девушка попятилась, подошвы ботинок заскользили по дорожке. Она присела, коснулась ладонью земли, подняла голову, пристально вглянула на меня. И заговорила.

И тогда Лада заговорила. Точнее — они заговорили. Её голос раздвоился, наложился на другой — низкий, глухой. Слова были чужие, не на имперском, но понимались без перевода. Что-то про «проверку», про «чужое», про «не того, кто вышел, а того, кто вернулся».

Мне показалось, что дух внутри неё смотрит на меня отдельно с подозрением и с холодным, звериным вниманием. И ему я не нравлюсь.

— Что ты творишь? — спросил я, стараясь сохранить спокойствие, хотя дыхание уже сбилось. Я не делал попыток атаковать, что-то внутри подсказывало: Лада без особых усилий может мне сломать шею, если решит, что это необходимо.

Она молчала с полсекунды. Затем хмуро произнесла:

— Проверяю.

Сказала так, как будто это самое естественное объяснение. Девушка шагнула ко мне:

— В лес на ночь глядя мог уйти человек, — продолжила она почти шепотом, не отводя взгляда, — а вернуться мог кто-то совсем другой. Кто-то, кто принял его личину.

— То есть… ты считаешь, что это не я? — уточнил я сипло, чувствуя, как сердце начинает биться чуть быстрее.

Лада не ответила сразу.

— Кто «я»? — прошелестело в ответ.

Голос не принадлежал ей. Или, точнее, принадлежал не только ей. Глубже, тише, как будто эхом из её груди, говорил другой. Дух, который жил в ней на правах подселенца.

В другой ситуации я бы, наверное, уже начал возмущаться. Но я видел её глаза. В этом взгляде не было гнева, не было даже раздражения. Только острое, сосредоточенное внимание. И что-то… хищное. Нечеловеческое.

Я замолчал. Потому что внезапно понял — спорить не стоит. Да, она пропустила атаку, но я помнил, как лихо дружинники перебили упырей. С таким противником у меня может не быть шансов.

И потому я негромко ответил, стараясь говорить спокойно, ровно, как будто это обычный разговор.

— Я есть князь. Тот, кому ты приносила клятву верности, — я попытался улыбнуться, — и я, между прочим, не помню, чтобы в клятву входил пункт, в котором тебе разрешено пытаться нападать на меня.

На мгновение повисла тишина. Только ветер прошёлся по двору, шевельнув кисти травы вокруг. А потом два голоса, в унисон, но с разной интонацией — один живой, женский, хрипловатый, другой приглушённый, как из-под земли:

— Князь…

Лада подошла ко мне. Из ворота ее рубахи выскользнул тёмный, круглый кулон на тёртом кожаном ремешке. Он слегка покачнулся, описав короткую дугу и потянулся ко мне.

В тот же миг Лада отпрянула, словно её ударили. Глаза её расширились от чего-то вроде узнавания.

— Простите, Николай Арсеньевич, — произнесла она уже обычным человеческим голосом. Тихо, сдержанно, как будто прежние слова, сказанные духом, теперь казались ей чересчур грубыми. — Мне надо было убедиться.

Я медленно выдохнул, и ответил с кривой усмешкой:

— Стоит придумать пароль. Это куда проще, чем пытаться нападать. Неровен час ты не рассчитаешь силы и княжество осиротеет.

Лада отвела взгляд, брови её сошлись у переносицы. Она сжала губы, будто не знала, стоит ли продолжать. Но всё же нашлась с ответом:

— Никто в своём уме не ходит в наш лес, когда темно, — сухо пояснила она, стараясь сохранить уверенность, хотя за этим слышалось раздражение.