— Это почему же? — нахмурился я, чуть сдвинув брови.

— Потому что по-другому не получится, — Ягиня развела руки в стороны, будто собиралась обнять сразу и лес, и реку, и небо над головой. — Нам ведь с тобой ругаться нельзя. А у супругов без битой посуды никак не обходится.

Я уже почти успел представить, как мы спорим, а с полок с грохотом летят глиняные миски. И от этой картины стало чуть неуютно.

— Значит, у нас с вами… мир? — уточнил я осторожно.

— А вот это мы сейчас узнаем, — хмыкнула она и сделала шаг в сторону, пропуская меня в дом. — Проходи.

Я на секунду задержался на пороге. Внутри пахло сушёными травами, тёплым деревом и чем-то сладковатым — возможно, мёдом. Или тем, что варится для тех, кто пришёл не просто в гости. Но спорить не стал: мир так мир. И перешагнул порог.

Дом был небольшой, и обстановка в единственной комнате была простой. Выбеленная русская печь в центре комнаты, покрытый скатертью стол, в углу расположился сундук.

Под потолком на массивной балке висели пучки сушёных трав, которые слегка покачивались от сквозняка: зверобой, мята, тысячелистник. Вдоль стен, аккуратными рядами, стояли полочки с баночками и коробочками из бересты. Некоторые были перевязаны нитками, на других виднелись чернильные метки.

На столе, как по какому-то сказочному умыслу, стояло блюдечко с голубой каймой. В самом центре лежало наливное яблоко. Красное, глянцевое, с ещё свежим зелёным листочком на черенке. Казалось, его только что сорвали — и положили сюда не ради угощения, а как знак: ты здесь не случайно. Впервые за весь день я почувствовал, что пришёл туда, куда нужно. И тревога отступила.

Я медленно сел на лавку, чувствуя, как доски подо мной отозвались лёгким скрипом. Снял рюкзак и поставил его рядом, аккуратно, не торопясь.

Ягиня подошла к печи, вынула закопченный на дне чайник, налила в глиняную кружку отвар, и поставила ее передо мной.

— Спасибо, — произнес я и взял кружку обеими ладонями.

Хозяйка дома улыбнулась и напротив, глядя на меня и словно ожидая, пока я заговорю.

Я поднёс кружку к лицу и вдохнул аромат. Первым чувствовался сушёный зверобой, горьковатый, чуть смолистый. Затем я уловил мяту, но не свежую садовую, а дикую, с берегов реки. Затем раскрылся лёгкий оттенок подмаренника, напоминавший старый мёд.

— Пей, князь. Не бойся, не отравлю.

Голос у неё был ровный, даже чуть насмешливый. Но в ней не чувствовалось злобы — скорее, лёгкое испытание, как будто она смотрела, с какой ноги я войду в её дом: с правой или с левой.

Я сделал осторожный глоток. Вкус сразу обжёг неожиданной горечью. Такой, как бывает у трав, собранных в самый конец лета, когда солнце уже выжгло их сочность, но оставило в стеблях силу. Потом, словно из глубины, поднялась тёплая мягкость — не сладость, нет, а что-то более основательное, как тепло шерстяного платка на плечах. А затем пришло послевкусие — долгое, тянущееся, с лёгким налётом можжевеловой ягоды. Сухой, почти еловой, но с какой-то упрямой свежестью.

— Вкусный отвар, — произнёс я, глядя в кружку, и сделал ещё один глоток.

— А его вкус зависит от того, с какими намерениями ты пришёл, мастер Медведев, — сказала Ягиня, не отрывая от меня проницательного взгляда. И мне показалось, что слово «мастер» она нарочито выделила. Но не как Осипов выделяет слово «регент», чтобы подчеркнуть мой статус, а с какой-то другой интонацией. Заметив мою реакцию, хозяйка дома улыбнулась. Спокойно, с той самой уверенностью, что бывает только у тех, кто и сам этот отвар готовил, и уже не раз видел, как он действует.

— Задумал бы ты чего худое — то уже корчился бы на полу и желчью давился.

Я замер.