Глубоко вдохнув, я отогнал лишние мысли и двинулся за проводником. Шаг в сторону ручья дался как взрослое решение. И лес сразу будто стал тише, одобрительно приняв мой выбор.

Стволы деревьев тянулись ввысь с упрямой, вековой силой. Кора потемнела, местами став почти чёрной, с глубокими бороздами, как морщины на лице старого человека. На корнях появился мох — не тот мягкий ковёр, к которому я привык, а живой, густой, с тяжёлыми каплями влаги. Он не просто лежал, а тянулся и свисал с ветвей, как длинные бороды, цеплялся за сучья и кусты, укрывал пни, будто заботливо укутывал их в тяжелое одеяло.

Воздух стал гуще и сам лес начал дышать иначе. Между деревьями мелькали белёсые бабочки — призрачные, почти прозрачные, то ли настоящие, то ли уже часть самого леса. А чуть выше, там, где солнечный свет пробивался с трудом, тянулись тонкие, едва заметные нити паутины — пересекали тропинку в самых неожиданных местах, иногда мягко касаясь кожи.

И вдруг где-то совсем рядом, в стороне, раздался сухой треск. Такой, как бывает, когда кто-то резко наступает на валежник — и ломает его с хрустом. Я замер. Сердце слегка ускорило ход. В лесу этот звук прозвучал особенно отчётливо, будто сам воздух отозвался.

Я обернулся. Прислушался. Вгляделся между деревьями.

Но ничего не последовало. Ни шагов, ни шелеста, ни даже дыхания ветра. Всё вновь стихло, как будто звук был случайностью, или… предупреждением.

Но просто так стоять в этом лесу казалось опасным. И потому я направился дальше. Клубок катился впереди, уверенно, без колебаний, будто точно знал путь, хотя тропинка под ногами уже давно расплылась. Линия её лишь угадывалась по чуть примятой траве и редким просветам между кустами. Но клубок не сбивался — катился точно, как будто всё ещё видел её.

Скоро я заметил, как изменилась почва. Под ногами стало мягче, даже пружинисто — как будто шёл по толстому слою старой хвои. Шаг сделался тише, глуше. Ни щебня, ни сучьев, только ровная, влажная земля, упругая и немного прохладная. Воздух тоже изменился — посвежел, стал легче. Я уловил знакомый запах воды. Сначала он был тонким, как дыхание: влажная земля, немного гнилой древесины. Потом к нему добавилась болотная мята, и вместе с ней — отчётливая прохлада, как будто где-то совсем рядом открылась прозрачная глубина.

Клубок вывел меня на пригорок. Я поднялся на него, придерживая рюкзак за лямку, и замер.

Внизу, между ровными высокими соснами, стоял домик. Небольшой, но ухоженный. Тёмное дерево, резные ставни, крыша, покрытая тесом — как будто её только недавно починили. Из трубы тянулся тонкий, ленивый дымок. За домом текла река. Вода в ней была прозрачной до белёсой синевы — как будто сквозь неё можно было разглядеть глубже, чем просто дно. Берега поросли болотной осокой, стрелолистом, кое-где в воде торчали длинные, как копья, листья.

И в тот самый миг я понял: это то место. То, куда должен был прийти. Почему — не знал. Но сердце уже стучало быстрее, как всегда бывает перед встречей или откровением. Я стоял, слушал себя, вдыхал сырой, живой воздух, и сдержанно вздохнул, отгоняя подступивший мандраж.

А потом шагнул по узкой тропинке, которая вела вниз — к дому обнесенному забором из редких жердей.

Калитка едва слышно скрипнула, когда я толкнул её. Пересек небольшой ухоженный сад, поднялся по ступеням крыльца. Я собрался постучать в дверь, но она внезапно отворилась сама. Без скрипа, без звука — просто распахнулась, будто хозяин избушки давно меня ждал.

В проёме дома появилась молодая девушка — темноволосая, в длинном до пола сарафане, украшенном тонкой вышивкой по краю. Свет падал ей на плечи, подчеркивая мягкие черты и спокойное, но внимательное выражение лица. На вид ей было не больше двадцати пяти.

Она на секунду замерла, внимательно осмотрела меня с ног до головы, как будто не сразу поняла, кто перед ней.