|
Когда он поднял руку и хотел уже постучать в дверь, она неожиданно отворилась, и Мегрэ очутился на пороге кухни. Там, склонившись над тетрадью, сидел за столом, покрытым клеенкой, мальчуган в очках. Оказалось, что дверь ему отворила мадам Гастен. Она увидела в окно, как он остановился во дворе, посмотрел по сторонам и медленно направился к ним. - Я еще вчера узнала о вашем приезде, - сказала она, отступая в сторону, чтобы пропустить его. - Входите, господин комиссар. Если бы вы только знали, как я вам рада! - Она вытерла мокрые руки о передник и обратилась к сыну, который так и не поднял головы и вроде бы не замечал посетителя: - Жан-Поль, почему ты не поздоровался с господином комиссаром? - Здравствуйте. - Поднимись в свою комнату. Кухня была очень маленькая, и, несмотря на раннее утро, в ней было необыкновенно чисто и уютно. Юный Гастен молча взял книгу и, пройдя по коридору, стал подниматься по лестнице. - Проходите сюда, господин комиссар. Они прошли через коридор в комнату, служившую гостиной, которой, видимо, никогда не пользовались. У стены стояло пианино, круглый дубовый стол, кресла с кружевными салфеточками под голову, на стенах висели фотографии, и всюду были расставлены разные безделушки. - Садитесь, пожалуйста. В доме было четыре комнаты, но все такие маленькие, что Мегрэ сразу же почувствовал себя огромным, нескладным, и, может, поэтому ему показалось, что он попал внезапно в нереальный мир. Ему говорили, что мадам Гастен похожа на мужа, но он никогда бы не подумал, что настолько. Их действительно можно было принять за брата и сестру. Такие же жидкие, неопределенного цвета волосы, какое-то вытянутое вперед лицо, светлые близорукие глаза... И ребенок, в свою очередь, был некоей искаженной копией собственных родителей. Интересно знать, что он там, наверху, делает: подслушивает их разговор или опять уткнулся в тетрадь? Ему было тринадцать лет, а выглядел он маленьким старичком или, точнее, человеком вне возраста. - Я запретила ему идти сегодня в школу, - объяснила мадам Гастен, закрывая дверь. - Мне кажется, что так будет лучше. Вы же знаете, как жестоки бывают дети... Если бы Мегрэ поднялся, то наверняка бы заполнил всю комнату, поэтому он неподвижно сидел в кресле, жестом пригласив собеседницу последовать его примеру: слишком уж было утомительно смотреть на нее снизу вверх. Угадать ее возраст было почти невозможно. Точь-в-точь как у сына. Мегрэ знал, что ей не больше тридцати четырех лет, но ему редко приходилось видеть женщину, настолько лишенную всякой женственности. Под платьем какого-то унылого цвета угадывалось тощее, изможденное, чуть сгорбившееся тело. Кожа у нее в деревне не загорела, а приобрела сероватый оттенок. Даже голос был какой-то устало-погасший. Она попыталась улыбнуться, робко протянула руку и, взяв Мегрэ за плечо, еле слышно произнесла: - Я так вам благодарна, что вы ему поверили! Он не мог ей признаться, что и сам еще не знает, почему он вдруг решил поехать сюда: может, в этом повинно весеннее солнце над Парижем, а может, воспоминание об устрицах и белом вине... - Если бы вы только знали, господин комиссар, как я себя упрекаю! Ведь это я виновата во всем, что здесь произошло. Я испортила жизнь и ему, и нашему сыну... Я стараюсь искупить свою вину. Я ведь очень сильная... Он испытывал примерно такое же чувство неловкости, как если бы пришел невзначай в дом, где лежал покойник, и не знал бы, что сказать. |
