— В таком случае, мое нахождение здесь и правда недоразумение. И на каком основании со мной обращаются подобным образом? Вас не уведомили о моем статусе?

— Но у вас нет никакого статуса. А обращаются с вами, должен отметить, исключительно мягко.

— Вы, видимо, с кем-то меня спутали. Мое имя — Уолтер Говард, и согласно третьей поправке к Декларации о…

Чарли скривился и жестом остановил его.

— Вы правы, ваше имя — Уолтер. Это так. Но вы никакого отношения не имеете к роду Говардов. Надеюсь, вы не хотите, чтобы вас высекли на площади за попытку обмануть правительство?

— Что?..

Чарли достал из стола бумагу и показал ее Уолтеру. Он не видел написанного, только видел печать и размашистую подпись своего отца.

— «Настоящим я, Ричард Говард, подтверждаю, что единственным наследником моего состояния и титула является моя супруга, Ленне Говард, урожденная Скалигер. Моим единственным ребенком я признаю нерожденного…»

— Дайте посмотреть бумагу, Чарли? — вкрадчиво попросил Уолтер.

Он отчетливо понимал, что, если сейчас ему покажут бумагу — он потеряет остатки самообладания и никакую полемику вести не сможет. Если отец и правда отрекся от него, если он теперь лишь бездомный бродяга с гражданским удостоверением Кайзерстата — значит, его положение ненамного лучше, чем у Эльстер. Значит, он ничем не поможет ни ей, ни себе.

Когда Чарли, мягко улыбнувшись ему, словно ребенку, правильно ответившему на вопрос, убрал бумагу обратно в ящик, Уолтер с трудом сдержал вздох облегчения.

— Поверьте мне, Уолтер, появление такой бумаги — вопрос времени. Это ваш отец вызвал нас и сказал, что вы прибыли.

— Лжете! — не сдержался он.

Но по глазам Чарли он видел, что на этот раз тот говорит правду.

— Уолтер, на что вы рассчитывали? Вас не задержали на аэродроме только из-за путаницы при пересадке — кто-то написал, что вы остались в госпитале, а не сели на «Майерлинг». Вы приехали к отцу, вели себя вызывающе — мажордом доложил, что вас видели выходящим ночью из спальни вашей компаньонки. Ваш отец очень расстроен вашим поведением и не хочет, чтобы вы своим распутством и юношеским нигилизмом вредили его будущему наследнику. К тому же вы прекрасно знаете, что послужило причиной интереса жандармерии.

— Понятия не имею, — отрезал он.

Злость — опасный союзник, Уолтер всегда это знал. Она притупила боль, прояснила разум, но она же сделала его уязвимым. А обмануть жандарма стоило попытаться. Кроме умения лгать у него ничего не осталось.

— Со стороны моего отца странно так не заботиться о благополучии рода, мать его, Говардов, позволяя вам обвинять в чем-то его второго сына, — процедил он.

Злость улеглась в сердце, как послушная кошка. Жандарму незачем знать о том, что он с детства учился смирять свой гнев. В Лигеплаце он, наоборот, учился выпускать его наружу. Злость делает его уязвимым, а еще страх. Значит, он будет бояться и злиться.

— Вас обвиняют не «в чем-то», Уолтер. Скандал уже принял международный масштаб. Как вы мудро отметили, вы пока еще Уолтер Говард. А значит, наследник знатного рода Альбиона. Если бы вы были просто Уолтером — вас бы передали Кайзерстаткой жандармерии, так вы получили их удостоверение. Как вы знаете, к Кайзерстате несколько иные порядки… допроса.

— Я не понимаю, о чем вы говорите, — прошептал Уолтер, с трудом сжимая пальцы левой руки.

Боль ударила от запястья в плечо и растеклась по груди. На секунду ему показалось, что сердце вот-вот остановится. Но эффект был достигнут — Уолтеру не нужно было зеркало, чтобы знать, что он смертельно побледнел и у него расширились зрачки.