Старик сидел, опустив глаза. Нетронутая кружка с чаем давно остыла.

– Как же так? – сказал он. – Хоть и десять лет… ни за что!

– Да брось, Палыч… Всякое в жизни бывает. Десять то лет – пустяк по сравнению с расстрелом. Отсидишь – вернешься к своей старухе.

– Она не доживет, – сказал Сергеев, – инвалид она у меня… больная.

– Да прекратите вы! – раздраженно произнес Игорь. – Не слушай их, Палыч. Ты уже завтра на воле будешь, дома.

– Нет, Игорь, – покачал головой старшина. – Мне, видать, отсюда уже не выйти… засудят к черту.

Майор матюгнулся и полез на верхнюю шконку – курить. А Иван Палыч посмотрел на Зверева и спросил:

– Как думаешь, Саша, может, мне сознаться?

– В чем? – спросил Зверев.

– Ну… в убийстве этом. Чистосердечное признание сделать. Говорят – облегчает.

Вот тут грохнула хохотом вся камера, даже Игорь на верхней шконке засмеялся. Они хохотали, а Иван Павлович Сергеев смотрел на них большими непонимающими глазами.

– Дед, – сказал наконец Зверев, отсмеявшись, – дед, если ты сознаешься, твоего Лебедева удар хватит. А прокурор с ума сойдет!

– Так мне что – не сознаваться? Отрицать свою вину то?

Объяснять старику, что мы пошутили, пришлось долго. Дольше, чем запугивать. Старшина сомневался, считал сначала, что его успокаивают. Кажется, он так и не уверился до конца… ночью не спал, ворочался.

На следующий день его освободили.

– Сергеев! – крикнул контролер в кормушку.

– Я, – вскинулся ветеран.

– Через полчаса на выход с вещами.

– А… куда меня?

– На кудыкину гору. Через полчаса… понял?

Старик засуетился, встревожился.

– Домой идешь, Палыч, домой, – подбодрил его Игорь.

Перед уходом Иван Палыч пожал всем руки. Он уходил на свободу.

В тот же день и Зверева с Лысым перевели в изолятор на улице Лебедева. Тот же самый контролер выкрикнул в кормушку его фамилию и сказал те же самые слова.

– А куда меня? – спросил Сашка и услышал ответ:

– На кудыкину гору. Через полчаса… понял?

Внизу, где сличали личные дела, встретил Виталия. Перемигнулись.

Снова автозак, короткая – минут пять – езда, и вот она – детская тюрьма с недетскими проблемами… А слова то какие страшные, противоестественные: ДЕТСКАЯ ТЮРЬМА. Не хочется их писать. Не хочется произносить и слышать. Эти слова – укор каждому взрослому. Всем вместе и каждому по отдельности.

Не хочется писать эти слова. Но все же мы снова их напишем: ДЕТСКАЯ ТЮРЬМА. А потом войдем внутрь.

Внутри СИЗО не сильно отличается от Крестов. Снаружи совсем не отличается – тот же крест, только один. Да охрана на вышках оружие имеет, а патронов – нет. Не положено – тюрьма то детская! Гуманизм, стало быть… стрелять в несовершеннолетних и женщин у нас запрещено. Однако ж войдем внутрь, как вошли уже Зверев и Лысый. Шмонать их по настоящему не шмонали: всем ясно, что попали сюда ребятки по блату… Итак, мы внутри. В отличие от Крестов, тюрьма на улице Лебедева имеет межэтажные перекрытия, а не открытые галереи. Второй и четвертый этажи занимают малолетки. На четвертый этаж контролер и отвел Сашку с Виталием. Перед дверью камеры он сказал Звереву:

– Милые детки… Шестнадцать душ. Все – убийцы. Заходи!

Дверь открылась, и Сашка вошел в довольно просторную камеру. Шестнадцать малолетних убийц смотрели на него.