– Антересно, – сказал опер, – откуда дровишки?

– Из лесу, вестимо, – сказал Обнорский. На накладных стояла его подпись.

– Слышь, Обнорский, – сказал опер. – В крупных размерах… понимаешь?

– Ага, – сказал Обнорский.

– Чего – ага? Ты ж сам то не смог бы… верно?

– Не а, – сказал Обнорский.

– Слышь ты, фантик, в крупных размерах. Два года.

– Ага, – сказал Обнорский. Опер коротко – без замаха – ударил в печень. В глазах у журналиста потемнело, больно схватило желудок.

– Зря ты так, – сказал зэк, глядя снизу вверх темными глазами.

– Ты что же – мне угрожаешь? Ты, ублюдок?!

– Я не ублюдок.

– Это тебе только кажется. Ты – ублюдок. Тебе сколько до конца срока?

Журналист сел. Сколько оставалось до конца срока, он знал на память. Скорее всего, прикинул он, добавится еще два года.

– Ну, – спросил опер, – сколько? Обнорский молчал. Было очень обидно. Два года. Два года – это чудовищно много. Это несправедливо. Нечестно. Хотелось заплакать, закричать матерно и ударить опера… Что это изменит? Ботинки у опера сияли. И морда у опера сияла. И весь он был хорошо, крепенько сбитый, ладный… Несудимый, положительный. После службы он поедет домой. Дома его ждет жена. И сын. Крепенький такой боровичок. Белокурый, белозубый, жизнерадостный… А журналист Обнорский пойдет в ШИЗО… следствие проведут быстро: хищение госимущества в крупных размерах. Признаете себя виновным?… Да я… Повторяю: признаете себя виновным, Обнорский?… Понимаете, гражданин судья… Некогда нам, Обнорский. У прокурора есть вопросы?… Нет… Ну, ладно, короче, это… как его… именем Российской федерации…

– Ты что – оглох? – спросил опер.

– Нет, – сказал Обнорский.

– Кто в доле? – спросил опер. – Кум?

– Ты что – еба…ся? Какой кум?

Опер ударил кладовщика носком ботинка.

– Кто в доле, Обнорский? Колись быстро, сука.

– Ты что, еба…ся?

Опер схватил Обнорского за ворот, рывком поставил на ноги. В дверь заглянул осужденный.

– Вон! – закричал опер. Осужденный испуганно выскочил. Опер сел на стол, покачал ногой в начищенном ботинке.

– Ну что, Андрюха? Дела то у тебя говенные. Будем разговаривать?

– Слышь, начальник… разговаривать будем, но без рукоприкладства. Понял? – Да ладно ты. Не обижайся. Делов то… ударил разок.

– Два.

– Ну, два… говно вопрос. Напишешь показания на кума?

– Нет.

– Курить хочешь?

– Нет.

– Мудак. Секи всю арифметику: четыре левых дивана. Так? Подписи везде твои. Так? Твои, Обнорский?

– Да, мои.

– Ну вот и хорошо. Получаешь довесочек: два года. Тебе, дураку, сидеть осталось меньше… Поедешь в Питер. По Невскому шляться будешь… телки, пиво холодное… Е о твою маму. Ну?

– Я ничего не знаю.

– Ну, дурак, – сказал опер. – Ты, главное, напиши. Я ведь даже ходу твоим показаниям не дам. Понял?

– Нет. Не понял.

– Слушай, Обнорский… ну ты же интеллигентный человек.

– Без ну.

– Что без ну?

– Интеллигентный человек без ну.

– А а… понятно.