– …Ну, ты понял теперь, старший лейтенант?

– Так точно, Иван Данилыч… понял.

– Ну вот и хорошо. Ты, Антон, Булгакова любишь?

– Булгакова? Какого Булгакова?

– Михаила Афанасьевича Булгакова.

– А а… да. Да, конечно.

– Тогда, старший лейтенант, я позволю себе цитату.

Хозяин остановился посреди кабинета, с улыбкой посмотрел на опера в блестящих ботинках и сказал:

– Я обознался. А виноват коньяк, будь он проклят!

– Понял, Иван Данилыч.

– Ничего ты, Антон, не понял еще. Тебе сколько лет?

– Двадцать три.

– Ничего, Антон, ты еще не понял… Ты молод, счастлив, глуп. Диваны оприходовать, в мебелюхе провести ревизию, журналиста гнать в три шеи с этой работы… понял?

– Так точно. Разрешите идти?

Закат догорал. Хозяин смотрел в окно, видел, как опер пересекает двор. Хозяину было сорок четыре года. Он мог сделать восемьдесят отжиманий.

Опер ушел. Иван Данилыч подошел к шкафу, достал бутылку коньяку… Солнце садилось. Полковник налил коньяк в тонкий чайный стакан… Красный луч упал в благородный напиток.

– Я обознался. А виноват коньяк, будь он проклят!

Андрея Обнорского без лишнего шума перевели из мебельного цеха на другой участок трудового фронта. Звереву намекнули: смотри, мол, завхоз, твой протеже… красиво живешь. И еще намекнули: а вообще то твой журналист молодец. Вел себя ПРАВИЛЬНО.

О том, что Обнорский вел себя правильно, знала вся зона. Ревизия, проведенная в мебельном цехе, излишков сырья и готовой продукции не выявила… вот уж действительно: диво… лоскут мерный. Молодой опер стал умнее, сходил в лагерную библиотеку и взял там книжку Булгакова. Коньяк в рабочее время больше не пил. Или, может, пил, но так, чтобы козырей хозяину с кумом не давать.

Авторитет Андрея Обнорского в отряде круто вырос. Сам журналист относился к этому с юмором, говорил, что теперь имеет право отмечать день работника мебельной промышленности.

– А есть такой день? – поинтересовался Зверев.

– Аллах его знает, – ответил Обнорский, посмеиваясь в бороду.

– А вполне мог бы быть… По приговору народного суда. Длинный такой денек… года на два, на три.

Как то раз вечером Обнорский заглянул к Звереву в комнату – почаевничать. Не сказать, чтобы Андрей был каким то совсем уж скованным. Однако Сашка сразу почувствовал – что то журналюгу гнетет. О чем то он хочет спросить. Торопить не стал, дождался, пока Обнорский сам созреет. И Андрей созрел. Отставив от себя третий стакан чаю, он помялся помялся, потеребил себя за ухо и наконец разродился:

– Слушай, Саня… Я, конечно, понимаю, что спрашиваю глупость… Но ведь всякие чудеса бывают. Я на зоне человек в общем то новый… Нет, это дурость, конечно, но ведь говорят, что любая зона – это царство королевство заколдованное… Просто надо знать ходы и выходы. И я вот подумал, может быть есть какие то варианты…

– Варианты чего? – хмыкнул Зверев, начавший уже понимать, о чем, собственно, пойдет речь.

Обнорский почесал затылок, тяжело вздохнул и выдал:

– Да я насчет баб… Нет, я понимаю, что это нереально, но может быть все таки как то где то кого то?…

Сашка ухмыльнулся и закурил сигарету:

– Я понял, что волнует прессу. Докладываю ситуацию по женскому полу.

Зверев сделал паузу и строго посмотрел на заерзавшего Обнорского:

– Женщины, как ты и сам мог заметить, в нашей колонии есть.