И вот они выходят из кабинета, идут по коридору штаба, выходят на промзону и с деловым видом куда то маршируют, там же тысяча закоулков, всегда можно укромное место найти. Я сам видел, как они уходили. И что то такое почувствовал, нехорошее что то. А тут еще ко мне забегает один корешек Гошин и впрямую спрашивает: «Слушай, Сашка, а они не драться ли пошли?»

И мы понимаем, вернее не понимаем, а чувствуем, что дело то пахнет керосином. А тогда ДПНК был такой майор Андреич, очень душевный, строгий и человечный дядька. Я к нему сразу в дежурную часть и говорю, мол, так и так, помогай. Он в ситуевину врубился, побежали мы их, голубчиков, искать. И действительно нашли в одном закутке – у майора уже пуговицы с рубашки оторваны, у Жоры губа разбита. Андреич Кошкарева хватает, мы Гошу, в душевую его волочем. Он, естественно, орет, что ему все по херу. В общем, наговорил всяких разных глупых слов. Я потом к Андреичу побежал. Поговорили мы с ним по человечески. Короче говоря, шума решили не поднимать. И, несмотря на то, что о ситуации много кто знал, взрыва как то не случилось. Мила, правда, уволилась через неделю, а Кошкарев с Гошей целый месяц не общался. Гошке как раз оставалось сидеть до поселка несколько месяцев, и он переживал страшно, что майор ему поднасрет. Но тот, к чести его, ничего ему не сделал. А месяца через три майора перевели начальником 12 й колонии. Гоша вышел на поселок без проблем, и месяца через четыре они с Милой зарегистрировались. Вот такие чудеса. А Кошкарев потом еще одну историю отчебучил. Ждал он как то у себя в квартире собственную жену, а она приезжает часа в три ночи – и майор с балкона наблюдает, как мужик, который ее супругу подвозил, нежно ее целует на прощанье. Майор хватает ружье охотничье и как шарахнет по машине с двух стволов. В общем, шум гам, милиция, уголовное дело. Отмазывались они целый месяц… И услали его начальником лагеря в далекие Ивдильские леса вместе с женой. И это все, что я тебе могу рассказать о здоровом сексе в нашей колонии, дорогой товарищ журналист. Вопросы есть?

Обнорский вздохнул, повесил голову и сказал:

– М да, вот ругают Кресты, а там все же с этими вопросами полегче.

– Это да, – хмыкнул Сашка. – Отдельные эстеты даже через кормушку умудрялись полное удовлетворение получить.

Андрей кивнул:

– Да, Саня, я сам то этим не пробавлялся, но психологически все же легче, когда знаешь, что ежели совсем припрет, то хоть какие то варианты существуют.

Сашка подлил ему в стакан чаю и хмыкнул:

– А никто, мил человек, и не обещал, что будет легко…

Больше о сексуальных проблемах Обнорский и Зверев не разговаривали. Смысла не было в этих разговорах. Чего попусту душу то травить – ситуевина от этого не переменится.

Зону можно сравнить с государством. Сравнение, безусловно, избитое. И завод можно сравнить с государством, и НИИ, и колхоз им. 25 летия Великой Октябрьской Социалистической Революции… и даже ячейку общества – семью.

Но уж зону – точно. Причем с государством полицейского, тоталитарного типа. Что может быть более полицейское, чем зона? Только тюрьма. Однако даже в тоталитарном государстве могут существовать различные кланы, оспаривающие место под солнцем. Точно так все было и в тринадцатой. Борьба шла за обладание теплыми местами. Понятно, какими?… Ну, конечно, где можно украсть. И в прямом смысле, и в переносном: в виде поблажек, хорошего отношения, перспективы перевода на поселение и так далее… На воле все это именовалось – блат. Так же, как и на воле, неформальные отношения были неистребимы.

Люди на зоне устраивались по разному, теплых мест не хватало. Их почему то всегда не хватает… Нарядчиков, распредов, бригадиров и завхозов не так уж много и надо. А остальные? Им нужно вставать к станкам, варить сталь, выпускать мебель. Да вот беда – мало было среди бывших ментов, прокуроров и судей людей, знающих какое то ремесло, кроме своего собственного.