- Он, несмотря на всю любовь, не развелся бы с женой... а вот хорошее зелье... воздействие на разум... где взяла?

- Ганс принес.

- Кто такой Ганс?

По тому, как она затряслась, я поняла - тот, кто поставил эту красавицу на табуретку. Что ж... Ганс так Ганс, мне безразлично, кому шею свернуть.

- Он все придумал? - женщина молчала, и я решила немного помочь. - Зелье нашел... кандидатуру подходящую. Все знали, что старик испытывал некоторую слабость к молоденьким девочкам... как он тебя нашел?

- Ганс... устроил... горничной.

Горничной? Какая невыразимая пошлость. Хуже, наверное, только с конюхом романы крутить. Впрочем, конюхов - ужасная примета времени, - почти и не осталось.

- Умничка... видишь, у нас все получается... значит, горничной... а зелье когда подлила? Сразу?

Она мотнула головой.

- Сперва хватило молодости?

Кивок.

До чего же сложно разговаривать с людьми.

- Я... я сперва не соглашалась... это его... его...

- Раззадорило?

Мужчины, даже вполне благоразумные, каковым мне представлялся старик Биртхольдер, весьма предсказуемы. Сделай вид, что убегаешь, и моментально бросятся вдогонку. Как собаки за почтальоном, право слово...

- Он... он снял квартиру... сказал, что подарит, если я... если проявлю благоразумие... и... не получалось забеременеть. Ганс принес зелье... и получилось.

- От кого?

- От... господина Биртхольдера. Ганс меня... мы вместе не... он сказал, что могут проверить, чей ребенок и тогда... тогда...

Ее голос звучал все тише и тише, и мне пришлось ущипнуть эту красавицу, добавляя бодрости. А то этак я до утра ничего не узнаю. Хотя... если план был с самого начала разработан, то выяснять особо нечего. Разве что узнать, кто продал Гансу такие замечательные зелья.

- Я забеременела... и он сказал, что женится... развод... потом... потом мы жили... Ганс сказал, что я должна... что старик... он нам мешает. Я любила Ганса!

- Любила?

- Я... я люблю, - это было сказано неуверенно, с разумной опаской.

- Любишь, любишь, - успокоила я ее, потрепав по щечке. - Да слезь ты с этой табуретки...

- Нельзя. Он... узнает.

Да? Интересно, как? Сигналок я не ощутила, хотя... я присмотрелась именно к табуретке. Надо же, какое интересное плетение... этот Ганс маг? Или просто по случаю пришлось? Ах ты... пока красавица стоит, плетение дремлет, но стоит ей соступить, как оно очнется.

- Тогда стой, - разрешила я. - Ганс решил, что старик зажился на свете?

- Я... это не я! Я тогда... он заботился обо мне... и мальчика любил... и нам было хорошо...

Охотно верю, но кому-то это хорошо пришлось не по нраву.

- Ганс... это Ганс... он служил при доме... велел его устроить... я... не знала, что он... он дал господину Биртхольдеру, и тому стало плохо... сердце...

Ага, герою-любовнику надоела служба и захотелось из шофера стать хозяином. Желание вполне понятное, как по мне, но вот методы, которые он выбрал, в душе моей не находят отклика.

- И потом завещание... Ганс так разозлился. Сказал, что я виновата... плохо работала...

...дверь открылась.

И на пороге появился человек, который, надо полагать, и являлся вышеупомянутым Гансом. Был он высок. Строен.

Красив той разбойничьей опасной красотой, которая хороша лишь в девичьих романах. Острые черты лица были несколько дисгармоничны. Мешки под глазами. Желтоватый оттенок кожи, залысины... нынешний образ жизни явно не прибавлял Гансу здоровья.

- Что здесь происходит?

Какой невероятно банальный вопрос.

- Беседа, - сказала я, широко улыбнувшись.

И дверь заперла.

Заклятьем.

Дом отозвался на него с охотой: старый, он обладал собственным чувством справедливости.

- Кто ты... такая? - Ганс прищурился.

А он еще и подслеповат, но очки не носит, надо полагать, исключительно, чтобы из образа не выпадать.