Изменить размер шрифта - +
Полицеймейстер, который служил в  кампанию  двенадцатого  года  и
лично видел Наполеона, не мог тоже не сознаться,  что  ростом  он  никак  не
будет выше Чичикова и что складом своей фигуры Наполеон тоже нельзя  сказать
чтобы слишком толст, однако ж и не так чтобы тонок.  Может  быть,  некоторые
читатели назовут все это невероятным; автор тоже в угоду им готов бы назвать
все это невероятным;  но,  как  на  беду,  все  именно  произошло  так,  как
рассказывается, и тем еще  изумительнее,  что  город  был  не  в  глуши,  а,
напротив, недалеко от обеих столиц. Впрочем,  нужно  помнить,  что  все  это
происходило вскоре после достославного изгнания французов. В это  время  все
наши  помещики,  чиновники,  купцы,  сидельцы  и  всякий  грамотный  и  даже
неграмотный народ сделались по крайней мере на целые  восемь  лет  заклятыми
политиками.  "Московские   ведомости"   и   "Сын   отечества"   зачитывались
немилосердо и доходили к последнему чтецу в кусочках, не годных ни на  какое
употребление. Вместо вопросов:  "Почем,  батюшка,  продали  меру  овса?  как
воспользовались вчерашней порошей?" - говорили: "А что пишут в  газетах,  не
выпустили ли опять Наполеона из острова?" Купцы этого сильно опасались,  ибо
совершенно верили предсказанию одного пророка,  уже  три  года  сидевшего  в
остроге; пророк пришел  неизвестно  откуда  в  лаптях  и  нагольном  тулупе,
страшно отзывавшемся тухлой рыбой, и возвестил, что Наполеон есть  антихрист
и держится на каменной цепи, за шестью стенами  и  семью  морями,  но  после
разорвет цепь и овладеет всем  миром.  Пророк  за  предсказание  попал,  как
следует, в острог, но тем не менее дело  свое  сделал  и  смутил  совершенно
купцов.  Долго  еще,  во  время  даже  самых  прибыточных   сделок,   купцы,
отправляясь в трактир запивать их чаем, поговаривали об  антихристе.  Многие
из чиновников и благородного дворянства тоже невольно подумывали об этом  и,
зараженные мистицизмом, который, как известно, был  тогда  в  большой  моде,
видели в каждой букве, из которых было составлено слово "Наполеон", какое-то
особенное значение; многие даже открыли в нем апокалипсические цифры.  Итак,
ничего нет удивительного, что чиновники невольно задумались на этом  пункте;
скоро, однако же, спохватились, заметив, что  воображение  их  уже  чересчур
рысисто и что все это не то. Думали, думали, толковали, толковали и  наконец
решили, что не худо бы еще  расспросить  хорошенько  Ноздрева.  Так  как  он
первый вынес историю о мертвых душах и был, как говорится, в каких-то тесных
отношениях  с  Чичиковым,  стало  быть,  без  сомнения,  знает  кое-что   из
обстоятельств его жизни, то попробовать еще, что скажет Ноздрев.
     Странные люди эти господа чиновники, а за ними  и  все  прочие  звания:
ведь очень хорошо знали, что Ноздрев лгун, что ему нельзя верить ни в  одном
слове, ни в самой безделице, а между тем именно прибегнули к нему.  Поди  ты
сладь с человеком! не верит в бога, а верит, что если  почешется  переносье,
то непременно умрет; пропустит мимо создание  поэта,  ясное  как  день,  все
проникнутое согласием и высокою мудростью простоты, а бросится именно на то,
где какой-нибудь удалец напутает, наплетет, изломает, выворотит  природу,  и
ему оно понравится, и он станет кричать: "Вот оно, вот настоящее знание тайн
сердца!" Всю жизнь не ставит в грош докторов, а кончится тем, что  обратится
наконец к бабе, которая лечит зашептываньями и заплевками, или,  еще  лучше,
выдумает сам какой-нибудь декохт из невесть какой дряни, которая, бог  знает
почему, вообразится ему именно средством против его болезни.
Быстрый переход