– Чувствуешь, куда гнет? – усмехаясь, спросил Вадим.– Оказывается, людям приличен только мускульный груд, прочее от лукавого. А все беды из‑за интеллектуалов развелось умников!.. Свежая мысль, да? И каким будет следующий шаг?

Толян неловко и опасливо молчал. Расслабленность слетела с него в один миг, а все из‑за этого пронырливого жилистого человечка, дремучего и невероятно активного, обожавшего встревать в разговоры и по каждому вопросу имевшего собственное суждение, почему‑то всегда совпадавшее с официальным. И сейчас, сыто ковыряясь в зубах, Оросьев пустился в пространные рассуждения, из которых явствовало, что духовная продукция его не интересует совершенно, а стало быть, не нужна, и все кто в этой области подвизается, исключая, может, немногих,– паразиты и нахлебники, объедающие народ. И лучше бы отправить их в селькоммуны, чтобы стали приносить настоящую пользу, и уж тогда проднормы точно возрастут, а честным труженикам нужно как раз это, а не всякие там х‑химеры!..

– Оросьев,– с любопытством спросил Вадим,– ты и так жрешь за двоих куда это в тебе девается? Глистой был, ею остался. Или как в той байке про сыновей – ворованное не впрок?

– Это кто тут вор? – заволновался Оросьев.– А сам, а сам! Вы посмотрите на него!

– Я не про спирт,– отмахнулся Вадим.– Ты против эксплуатации, верно? Тогда взгляни на себя: все ж знаем, что работник ты аховый. На что гробишь день, я выполняю за час, а категория у нас одинакова, как и паек. Выходит, половину своего времени я вкалываю на тебя, ты мой эксплуататор, мой персональный паразит, поскольку жрешь мою пайку! И как это сочетается с твоими лозунгами? По‑твоему, это и есть социализм?

Конечно, Вадим передергивал, поскольку большую часть времени тратил исключительно на себя, на собственные интересы и нужды. Но это было скорее следствием нынешних порядков, и все равно он делал втрое больше!..

– Начальству виднее, кто чего стоит,– туманно возразил Оросьев.– И уж оно оценит нас по заслугам.

– Взгляните на него,– призвал Вадим.– Налицо все признаки догматика: нового не приемлет, противоречия в упор не видит, начальство чтит, а все беды от происков врагов. Хоть на выставку отправляй!

– А для тебя вообще нет святого! – огрызнулся Оросьев.– Не пойму я тебя, Смирнов, двуличный ты какой‑то. Иногда такое несешь – у меня просто нет слов!

– У тебя и с мыслями не густо. Готовый кандидат в маньяки.

– Ты больно умный! – выкрикнул человечек, отступая по проходу.– Видал я таких!

– Иди‑иди, Отбросьев,– напутствовал его Вадим.– На таком уровне я даже спорить не хочу – квалификацию теряю. Найди кого‑нибудь по силам.

Оросьев выкрикнул еще что‑то, совсем уж невнятное, и сгинул за дверью.

– Стучать побежал,– тоскливо сказал Толян.– И что тебе неймется?

– А надоело бояться,– откликнулся Вадим, брезгливо улыбаясь.– Еще выделываться перед каждой гнидой!.. Ладно, Толян, погоди шарахаться. Сейчас за треп не привлекают – к чему волновать народ, можно ведь подавлять и тихой сапой. Ты же видишь, у нас ничего впрямую не запрещают и не прижимают иначе как заручившись “народной поддержкой”.

– Не в том дело, Вадичек. Последнее время Оросьев стал силу набирать, постоянно возле режимников трется.

– Так он давно в стукачах подвизается – не знал, что ли? Пока мы мозоли на задницах натираем… И что мне, уважать его за это?

“Действительно, с чего я завелся?” – подумал Вадим.