|
В другом углу зала пятидесятивосьмилетний консуляр, Марк Юлий Силлан, выступал с призывами не возвращаться к прошлому. Принцип золотой середины отстаивали Валерий Азиатик, энергичный, крепкий, лет сорока, и Юлий Грек, сорокашестилетний автор признанного труда о сельском хозяйстве. Их слушатели одобрительно кивали. Отдельно от всех стояли два сенатора, еще не пришедшие к какому-либо мнению. Сорокашестилетний патриций Сервий Сульпиций Гальба, потомок одного из самых древ-них римских родов, пользовался уважением как способный военачальник, четыре года занимав-ший должность консула. Он был подтянут, даже сухощав. Рано облысевшую голову обрамляли редкие белокурые волосы. Его горбоносый, резко очерченный профиль обладал какой-то свое-нравной неопределенностью, но голубые глаза смотрели открыто и простодушно. Фаворит Ливии Августы, он должен был получить от нее наследство в шесть миллионов сестерциев. Однако в завещании эта сумма была указана не прописью, а цифрами, и беззастен-чивый тиран уменьшил ее ровно в сто раз. Начавшаяся тяжба затянулась, и в конце концов Тибе-рий вообще не стал платить денег, попросту присвоив их. Гальба тяжело переживал эту несправедливость, но иногда находил утешение в мысли о го-раздо большем наследстве, возможно, причитавшемся ему. Однажды в детстве он услышал от га-далки, что когда-нибудь станет императором, и теперь, никому не доверяя своих мыслей, любил порассуждать о сбывшихся пророчествах. Вообще же, благоразумный от природы, он предпочитал меньше говорить и больше слушать. Может быть, именно эта склонность натуры принесла ему успех в сенате, где умение молчать порой ценилось выше, чем самое искусное красноречие. Второй из двух сенаторов, казалось, ждал только подходящего момента, чтобы присоеди-ниться к небольшой группе отцов города, нетерпеливо поглядывавших на него. Его круглая, покрытая смолянисто-черной шевелюрой голова сидела на толстой, почти во-ловьей шее. Свисающие складчатые щеки образовали тяжелые мешки вокруг выпяченных губ и тяжелого подбородка. Черные мрачные глаза и большой нос, своим изгибом напоминавший орли-ный клюв, заставляли предположить в этом человеке характер властный и жестокий. Это был Луций Вителий Непот, потомок старинного рода Вителиев, военачальник, успев-ший сменить должности эдила курии, претора и консула. Одержав победу на Евфрате, он теперь намеревался заняться общественными делами, для чего на три месяца оставил командование ар-мией. Это он после загадочной смерти Германика, ревностным сторонником которого являлся, публично обвинил Пизона в отравлении своего любимца и преследовал до тех пор, пока тот не покончил жизнь самоубийством. При Тиберии он впал за это в немилость и был вынужден скрывать свои истинные намере-ния и мысли: лишь благодаря удачным военным действиям в Сирии он избежал расправы со сто-роны могущественного каприйского отшельника. Сейчас он стоял в задумчивой позе, прислушиваясь к различным мнениям и решая, какое ему наиболее выгодно. И вот, когда страсти накалились, а спорящие еще не утвердились ни в одном решении, в ку-рию вошел Невий Сарторий Макрон, сопровождаемый двумя десятками верных ему сенаторов. Ему было уже сорок пять лет, суровые черты его как бы застывшего лица и подтянутая, мускули-стая фигура говорили о привычке к дисциплине, слепом повиновении начальнику и абсолютной власти над подчиненными. Шесть лет он был послушным исполнителем желаний Тиберия, а с другой стороны – требо-вательным предводителем преторианских гвардейцев. И тем не менее этот служака уступил требованиям своей жены, Эннии Невии, состоявшей в адюльтере с Калигулой, и открыто поддержал стремление Гая Цезаря к верховной власти, чем в первый раз нарушил волю бывшего императора. Сразу после кончины деспота он покинул Мизены, взял с собой завещание и два экземпляра золотых свитков, где говорилось о знатном происхождении сына Ливии. |
