|
Они, эльфы, и вообще‑то не очень, а этот так совсем крышей тронулся. Вот я ему и объясняю: "Ну, посуди сам, мне‑то что с этой души?" – "Тайны мироздания". Ну, я объяснил ему, где я эти тайны видел и что там с ними делал, и уточняю: "А что‑нибудь поматериальнее она может?" Он так задумался, сопли по лицу размазал и отвечает, что может, мол, наверное, один грош принести. Вот тут я и решил пошутить, говорю, что пусть этот грош будет из подвалов Государственного Казначейства, то есть чистый еще, чтоб ничья рука его не касалась, ну, в обращении не был. Девственный грош в общем. Ну, он всеми силами поклялся, а назавтра принес мне грош. У меня как раз знакомые ребята заправлялись, ну я и попросил проверить – точно, девственный. Отдал я ему четыре дозы, но он еще и расплатиться по тарифу обещал... А тут вы.
– А грош где? – Грош‑то сейчас хранится здесь, вместе с моими вещами, я его на брелок для ключей приспособил. Говорят, такая вещь – к большим деньгам. – А адрес Лиса? – О, молодой человек... мы в нашем деле адресов не спрашиваем. Работает он где‑то в Свободной, а больше я не знаю ничего. У нас ведь как – меньше знаешь, крепче спишь. Я едва‑едва дождался, когда его уведут, и потребовал передать мне грош‑брелок. После чего, сидя в кабинете дежурного, около двух часов заполнял всякие бумаги. Но я не сдался. Из тюрьмы я вынес протокол допроса, в котором были имя темного эльфа Лиса и брелок с монеткой в один грош. Дежурный предлагал подвезти меня и обратно, но я отказался: лучше уж на трамвае, чем на тюремном лимузине. После Хаос‑лабиринта очень уж хотелось свободным воздухом подышать. Так что в гостиницу свою я попал уже после обеда. Зуфа, разумеется, с утра ушла на работу, так что смог и принять ванну, и переодеться в цивильное. А потом остановил извозчика и рванул в Департамент Ценных Кадров, резонно рассудив, что Ним Кравлин может еще несколько часов подождать, а вот Зуфа – нет. Однако около входа в департамент меня поджидали. И, увидев у входа сидевших на корточках четверых орков, я очень пожалел, что оставил оружие в конторе. Но трамвай уже ушел, а орки встали и не спеша направились ко мне. Впереди шел пожилой коренастый орк в темных одеждах, затем вчерашняя троица в ярких жилетах да при золотых зубах, часах и цепях, только вот вид у них был унылый, что ли... В общем, отступать было некуда, и я с независимым видом пошел им навстречу, надеясь так же независимо пройти мимо и юркнуть в двери департамента. Остановил меня пожилой. – Маладой чэлавек, пагады, да? – Слушаю вас. – Я усиленно делал вид, что никого не узнаю. Трое, впрочем, тоже. – Пагаварыть нада... – Извините, уважаемый, я тороплюсь. – Э‑э, куда тарапиться, на тот свет всэгда успеем... Мне этот намек не понравился, и я промолчал, только вопросительно посмотрел на него. – Аны тэбя вчера искали, бальших людэй пабэспокоили, и только самый бальшой из бальших людэй сказал, и не им, а мнэ, чтоб нэ лэзли, куда нэ нада, панымаэш, да? Аны сэгодна хатэли тэбя ждать, гдэ ты работаэш или живеш. Аны не нашли. А мнэ сказали – не лэзь, плохо будэт. Мнэ редко такое гаварят, но кагда гаварят, то так оно и ест. И я подумал, что к нашэй дэвачке ты придешь. И я с ними тэбя здэсь жду. Аны маладые ещо, гарячие, глупые, панымаэш, да? Ты их прости! Да? Сахри – мой правнук, болше никого нэт, панымаэш? Иди суда, Сахри... Самый здоровый, тот самый, златозубый, покорно опустив голову, подошел к старику. Тот дотянулся, вцепился ему в ухо. – Он глупый, кров играэт. Я его в город взял, думал – паумнээт. Прости, да?! Я его сам выпорю. Я думал, что старик смеется, но глаза у него были серьезными, и так неловко мне все это было, что я махнул рукой: – Ладно, только пусть они к Зуфе не лезут. |
